Владыка, Вы не раз говорили, что уже с самого детства ощущаете себя чадом Небесного Отца. Как получилось, что Вы вошли в Церковь уже с юных лет?
Думаю, каждый из живущих в той или иной мере ощущает себя чадом Отца Небесного. Во всяком случае, мы все таковыми являемся, а остальное зависит от меры осознания этого факта. В Церковь я вошел очень органично, через верующих родственниц-бабушек. Думаю, сейчас многие дети попадают в церковь довольно органично, а в годы советского атеизма это было скорее исключение из правил. Но, тем не менее, передо мной никогда не стоял выбор — быть в Церкви или не быть. Это был единственно возможный и наиболее органичный для меня путь, таким он остается для меня и по сей день.
Стремление к священническому пути было с Вами всегда или пришло позже?
Если осмотреться назад, то, пожалуй, все, что я делал еще со школьных лет, было направлено на то, чтобы стать священником. Конечно, я хотел быть священником, сколько себе более или менее отчетливо помню. Помню, как в 10 лет решил пошить себе священническую ризу. Мамы не было дома, я снял одну из штор в квартиры — это была, как мне казалось, самая красивая ткань дома — раскроил ее, как смог и пошил себе “епитрахиль” и “поручи”. Мама, скажу прямо, не слишком тогда оценила мое намерение, но такой факт есть.
За свою жизнь Вы видели Церковь с самых разных ракурсов: простого прихожанина, семинариста, иеромонаха, епископа. Как менялось Ваше понимание Церкви, что Вы открывали в ней нового для себя?
Скорее ракурс даже не от церковного сана зависит, а от лет, проведенных в церкви, от количества и качества людей, которые встретились на жизненном пути. Церковь за годы моей жизни была разной: от деревенской избы, где собирались односельчане и даже не было священника — пели канты и причащались святой водой — до нынешнего ее состояния, с пышностью и великолепием соборов, с силой и славой. Не могу сказать, что амвон Храма Христа Спасителя для меня более высок, чем деревенская изба моих бабушек, которые примером своим учили меня молиться или амвон храма в любом нашем тверском селе, где еще сохранилась церковная жизнь.
И вот пожалуй, главное открытие в церкви, которое я делаю каждый день до сих пор — это люди. Они разные и в своей уникальности прекрасные. Люди церковные для меня особенные. Они вроде бы такие же как и все, со своей житейской суетой, порой грубоватые, иногда нескладные. Но посмотришь им в глаза, увидишь заговорщический огонек — и все понимаешь. Мы одного племени, идем по дороге к Небесному Отцу, мы собратья и по счастью и по несчастьям. Мы понимаем кое-что главное друг о друге. Мы заодно.
Церковь — это когда верующие собираются вокруг Христа, вокруг евхаристической Чаши. Где двое или трое собраны во Имя Мое — там и Я посреди них. Это ведь и есть определение Церкви. Так было всегда, когда и не было еще никаких храмов, проработанной иерархии, когда еще ничего не было, а Церковь уже была. Мы ведь еще у Плиния Младшего читаем об этом, он на заре нашей эры писал императору Траяну о христианах. Пишет, как гонитель, но как характеризует христиан того времени:
«Они утверждают, что вся их вина или заблуждение состояли в том, что они в установленный день собирались до рассвета и воспевали, чередуясь, Христа как Бога. После этого, — продолжает Плиний, — они обычно расходились (по домам) и сходились опять для принятия пищи, обычной и невинной». (Письма Плиния Младшего, Х.96).
Пожалуй, такой я и вижу Церковь с любого ракурса — собираться всем вместе в день Господень и воспевать Христа как Бога.
Как Вы для себя понимаете суть епископского служения, в чем Ваша задача как епископа?
Суть епископского служения, как и православного священства вообще — в служении. В служении Богу и людям, которых доверил Господь. Со стороны кажется, что на архиереев ложится некая печать чиновничества — но я всячески пытаюсь этого избежать. Я не чиновник и не надзиратель. Церковь благословила мне быть архипастырем, помощником в духовной жизни, человеком, к которому священнослужители и миряне могут обратиться за советом и помощью. А основная моя деятельность — это служение Богу и Евхаристия. Сейчас, когда я являюсь главой Тверской епархии, на мне — ответственность за мирную жизнь епархии, за то, чтобы храмы были открыты для прихожан, в них были хорошие священники, чтобы люди, видя добрый пример наш, прославляли Отца Небесного.
Быть епископом — это скорее про решение административных задач и ответственность? Или этот опыт даёт свои духовные плоды?
Безусловно, это духовный опыт. Хотя административных задач хватает, достаточно и ответственности. Но, по моему мнению, любую деятельность в мире можно рассматривать как с сугубо утилитарной точки зрения, так и с точки зрения соработничества Богу, как возделывание мира, которое нам всем заповедал Творец. В этом смысле любая деятельность может давать духовные плоды, будь ты плотником, продавцом, учителем, менеджером или кем-то еще. Ну а если ты священнослужитель — то тем паче.
Вы в разное время возглавляли известнейшие духовные учебные заведения — МДА, СПбДА. Семинаристы сегодня и 30 лет назад, во время Вашего обучения — в чем разница?
Конечно, отличительные характеристики эпохи накладывают отпечаток на студентов. Во время моего обучения в семинарской среде было гораздо больше романтики, мы были в некоем андеграунде, в среде, которая только едва вышла из подполья. У студентов семинарий ранних девяностых не было, по большому счету, нормальных условий для обучения. Жизнь была трудной, еда — скудной. Но благодаря этому, как мне кажется, было гораздо больше искренности.
Семинаристы и академисты нынешнего времени — прекрасные, современные, верующие люди. Может быть, им порой недостает ревности, такой хорошей дерзости, духовной целеустремленности. Это связано с тем, что все же сейчас очень благоприятные времена и молодые люди идут по тому же пути, что и люди моего времени, но уже благодаря обстоятельствам социума, а не вопреки им. Но, с другой стороны, они гораздо более свободны внутренне и открыты миру, готовы к поискам.
Исходя из Вашего опыта, что делает из студента хорошего священнослужителя в будущем? Что важно: знания, жизненный опыт? Или это исключительной вопрос призвания?
И знания важны, и жизненный опыт, и призвание. Знания и опыт можно приобрести, мы учимся и обрастаем опытом в течение всей жизни, без остановки. Но ключевое значение для хорошего священнослужителя — это искренность, которая выражается во всем: в общении с Богом и людьми, в честном подходе к исполнению своих обязанностей, в ведении дел.
Активное участие в жизни Церкви — доступно ли оно для мирян сегодня?
Не просто доступно, а чрезвычайно необходимо. Старец Ефрем Катунакский говорил: «Если видишь монаха, который любит свой монастырь, знай, что он преуспеет». Можно расширить эту фразу и сказать, что если видишь христианина, любящего место, на которое он поставлен служить, — знай, что он преуспеет. Любовь к месту служения — конечно же, это не привязанность, но любовь Христова, которая побуждает сердце человеческое делать добрые вещи в том месте, где он подвизается: у себя на приходе, в храме, в сообществе единомышленников по вере. Конечно, прежде всего это справедливо по отношению к священнослужителям. Но и по отношению ко всем мирянам, которые желают служить Богу так, как Он определяет, и как благословляет Церковь — тоже. Делать свое дело на том месте, на которое поставлен, — со всей ответственностью и со всей отдачей.
Священнослужители мало что могли бы сделать без активных мирян. Поэтому это очень здорово, когда прихожане предлагают свое участие в жизни прихода, и любая деятельность, которая происходит в церкви — волонтерская ли, административная, применение своих талантов и компетенций, пение или помощь в алтаре — это всегда служение. Христиане, составляющие Тело Христово, Церковь Его, обязательно должны быть не пассивными зрителями, а участниками этой жизни, служителями Богу каждый в меру сил, талантов и желания.
Вы имеете опыт служения в самых разных условиях: в мегаполисе, маленьких городах, провинции. Что отличает церковную жизнь Москвы и Питера от Твери или Торжка?
Все они, безусловно, отличаются. В провинции — это самобытность, искренняя, почти детская вера. Довольно часто провинция у нас живет бедненько, это очень скромная жизнь. В Москве и Петербурге прихожане гораздо более требовательны к священнослужителям, это потому, что они находятся в конкурентной среде, в определенном смысле. В провинции очень ценны личные отношения, на которые часто не хватает времени и сил в больших городах. Довольно часто священник — довольно яркая и объединяющая фигура в наших селах и маленьких городах. Ну и важное отличие — местные церковные традиции: самобытное пение, какие-то едва заметные детали в приходской жизни, даже пища на трапезах. Мне больше по душе вот такая камерная церковная жизнь, без распыления.
Сохраняется ли единство Церкви в этом многообразии?
Безусловно. Единство Церкви — во Христе. И в Москве, и в Петербурге, и в Твери мы все собираемся вокруг Чаши с Телом и Кровью Христовыми. И причащаясь, всякий раз становимся едиными Ему и друг другу. Это и есть наше единство.
Ваши отношения с Богом сегодня и в юности: в чем разница? Открыли ли Вы про Бога что-то новое за это время?
Да, конечно. Открыл много нового про себя, в первую очередь. Но такие открытия происходят через взаимоотношения с Богом. Вы задали довольно сложный вопрос, боюсь, что формата интервью не хватит на то, чтобы хоть как-то постараться рассказать об этом опыте. Могу сказать точно, что я стал гораздо увереннее в том, что Он Своим промыслом ведет по жизни, Он дает руку поддержки, Он любит и дает всяческие возможности для роста. Он дает встречи с удивительными людьми, и часто именно через таких людей протягивает руку помощи в сложной ситуации. С возрастом я все чаще удивляюсь. В юности я был гораздо более однозначен, а сейчас, пожалуй, больше открыт к новому. Потому что Господь всю жизнь учит меня не закрываться от нового.
Можете ли Вы рассказать о самой запоминающейся Пасхе в Вашей жизни?
Событие Воскресения Христова, конечно же, неизменно. Но каждая Пасха на земле — особенная и неповторимая. И одновременно почти о каждой Пасхе в своей жизни я могу рассказать отдельно и она запомнилась мне на всю жизнь.
Это и Пасха в деревенском доме, когда не было поблизости храмов, когда односельчане моей бабушки собирались и пели все известные пасхальные песнопения, а я читал пасхальный канон с припевами деревенского хора. Потом мы сами окропляли куличи крещенской водой, и таким образом отмечали Светлое Христово Воскресение.
Это, конечно же, и первая церковная Пасха на приходе, с которого потом поступал в Духовную академию. Это, конечно же, и Пасха в армии. Это и неповторимая, невероятно красивая, торжественная, радостная в Троице-Сергиевой лавре каждый год. Именно празднование Пасхи в Лавре и заложило во мне некую основу того, как нужно готовится к этому празднику и как нужно его праздновать, потому что традиция, дух, песнопения, настроение — всё то, что я в свои студенческие годы получил от отца Матфея, от архимандрита, а ныне — митрополита Феогноста, от отца Кирилла (Павлова), от старцев Троице-Сергиевой лавры. Строй богослужений перед Пасхой, грандиозность пасхального богослужения, их ритм, красота и традиции — все это позволило мне потом такого рода огоньки стараться зажигать в иных местах моего служения. Годы, проведенные в Троице-Сергиевой лавре можно объединить как годы одной Пасхи, которая оказала на меня огромное влияние и которая своим внутренним содержанием позволяет мне сохранять до сих пор именно лаврское восприятие празднования Светлого Христова Воскресения.
И где бы я потом ни был, в суетном и каменном центре Москвы, в Сибири, в Петербургской духовной академии, теперь на тверской земле — везде я стараюсь нести ту торжественную святость Пасхального богослужения, которую я переживал в лавре Преподобного.
Пасха, мне кажется, всегда неповторима. Правда, один раз в жизни она была у меня немного грустной. Тогда вместо Троице-Сергиевой лавры я должен был направиться вместе со своим хором в ещё только открытый храм мученицы Татианы при МГУ. И вот, к сожалению, в силу своего юношеского максимализма и каких-то внутренних требований, я был лишён радости этого праздника.
Из этого я вынес важный урок: праздник зависит от нас самих и от внутреннего настроя. Хотя и не только от нас, от Бога во многом тоже, но если мы не готовы принять Его радость — ее не будет. И, тем не менее, даже без особого настроя — Пасха все равно происходит, и Воскресение Христово все равно совершается в мире. Поэтому Пасха — это то, что наполняет нашу жизнь всегда. Она подобна звеньям одной цепи, бусинкам, которые мы нанизываем каждый год. Бусинки, из которых составляется прекрасное ожерелье нашей жизни во Христе.
Беседовала Дарья Мелихова
