Монашество нередко называют евангельским максимализмом. Действительно, с окончанием гонений на христиан и постепенным превращением Церкви в общественный институт, а не просто общину, среди христиан возникла устремленность отдаться Евангелию Христову в максимально возможной мере, поскольку институализация, увы, практически всегда означает и некоторое упрощение, в смысле униформизации и возникновения серых зон, а иногда и достаточно темных переулков и тупиков. Потому-то люди, желающие исполнять в своей жизни евангельский максимализм, и стали собираться в монашеские общины, в некотором смысле противопоставляя себя обыденной жизни.
Соблюдение заповедей лежит в центре евангельского максимализма, который может быть выражен единственной строчкой из Евангелия от Иоанна: «Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви» (Ин 15:10). Изначальная ориентация монашества на максималисткую реализацию Евангелия должна навести нас на размышления о том, каким образом в этом выражается одна из максим Евангелия — миссионерская, или проповедническая, если при этом мы находимся вне прямого общения с обществом. Как же научить заповедям других, пребывая в состоянии вненаходимости и в том смысле, который в него вкладывает русский философ Михаил Бахтин, и в буквальном, физическом смысле отделенности от мира, отречения от него? Как может быть исполнена заповедь Христа «идите научите все народы, <…> уча их соблюдать, все что Я заповедал вам» (Мф 28:19–20)?
Часто для ответа на тот или иной вопрос необходимо вернуться к истокам, к самым базисным принципам. В данном случае к тому, с чего мы начали — исполнение евангельских заповедей лежит в центре монашества, но оно же является и проповедью, мы видим это на примере самой ранней общины учеников Христовых, которых внешние люди стали называть христианами, — к Антиохийской Церкви (см. Деян 11:26). Они были обычными антиохийцами, продолжавшими говорить на том же языке, ходить по тем же улицам, носить ту же одежду, но уже было в них нечто такое, что выделяло их, делало их непохожими на их сограждан. Некое внутреннее сияние, свет Христов, бывший в их сердцах, выделял их из толпы. И пространство для появления этого света в них рождалось именно из соблюдения заповедей Христовых, из их устремленности к жизни по Евангелию, тогда еще бывшему в буквальном смысле благой вестью, не записанной, но лишь передаваемой из уст в уста.
Кроме того, мы можем вспомнить и такую заповедь Христа: «не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель — Христос <…> и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник — Христос» (Мф 23:8–10). И она тоже подвигает нас к тому, чтобы задуматься над тем, что важнейшим выражением проповеди Евангелия является не ее словесная форма, но та, которая выражается в жизни по заповедям, в образе жизни человека, выделяющем его из массы. Над тем, что есть человек по сути такой, какой он на самом деле есть, очищенный от всего наносного и внешнего. А именно евангельские заповеди должны составлять суть всякого христианина, но особенно христианина, избравшего путь евангельского максимализма, то есть монашеский путь. В то время как в большинстве своем значительную часть времени человек «блуждает среди сущего»1, всякий христианин и, прежде всего, монах призван постоянно быть «на острие собственных возможностей»2, постоянно быть обнаженным, находиться в состоянии богообщения, непрестанно пребывая перед очами Божиими.
Возможно, именно поэтому для святых отцов как древних, так и более приближенных к нам времен столь значимой является максима жизни по заповедям. «Кто стяжал их [заповеди], тот внутри себя обретает Бога»3, — пишет прп. Исаак Сирин. А обретение Бога в себе позволяет явить Его через себя и другим, не прибегая к словам или внешним действиям. Или, как пишет прп. Симеон Новый Богослов, «при исполнении Божиих заповедей созревает внутри нас, как некий многочастный плод, любовь, милосердие, благость, кротость, смирение, терпение искушений, непорочность и чистота сердца, при которой мы удостаиваемся видеть Бога. И чистое сердце озаряется благодатью и просвещением Святого Духа, Который возрождает нас, делает сынами Бога, облекает во Христа, возжигает светильник в душе нашей, делает нас чадами Света, освобождает души от тьмы и еще здесь, в этой жизни, делает причастными Вечной Жизни, хотя мы этого и не знаем»4.
О том же говорит и практически современный нам подвижник благочестия, архимандрит Софроний (Сахаров): «Чрез жизнь по заповедям Евангелия мы входим в самое тесное родство с Божественным Умом. Заповеди сии суть не что иное, как самооткровение Бога “как Он есть”. Становясь единственным законом нашего бытия, они (заповеди) сообщают нам “образ” искомого нами Божественного Бытия»5.
Наконец, как пишет тот же прп. Симеон, «где со тщанием исполняются заповеди Божии, там бывает и явление Спасителя нашего Иисуса Христа»6. А не это ли является целью всякой христианской проповеди — явление самого Христа? Ведь именно Он Сам должен являться ее главным содержанием. Проповедуя собственной жизнью по заповедям, христианин делает это двояко. Во-первых, собственным примером показывает, что есть жизнь христианская и каким образом возможно воплощение возвышенного евангельского слова в нашей приземленной жизни. А, во-вторых, через эту самую жизнь по заповедям внутри себя образует место обитания Христа, уготовляет пространство для Его явления и тем самым создает возможность встречи с Ним для других. И это должно быть верно в отношении всякого христианина, а не только избравшего монашеский путь.
Для монашества же жизнь по заповедям как проповедь наполняется дополнительным смыслом в условиях уже упоминавшейся вненаходимости, отреченности от мира, выделенности из пространства повседневности. Этот смысл заключается в том, что монашеская община должна быть тем местом, про которое можно было бы сказать «прииди и виждь» (Ин 1:46), местом явного присутствия Христа, являющегося через общину, живущую по Его заповедям. Таким образом, монастырь должен быть не только евангельской общиной, но и в некотором смысле Евангелием, доступным всякому, кто решится в него заглянуть.
В связи с этим я вспоминаю, как однажды, будучи в Греции со студентами Духовной академии, мы посещали один маленький женский монастырь. И я помню, как поразили меня тогда его сестры. Им не было нужды говорить с нами, да я бы ничего и не понял, но им не было нужды и ничего делать, хотя их гостеприимство было, казалось, безграничным. Но одного взгляда на них, на их лица, было достаточно для того, чтобы воскликнуть, подобно апостолу Петру: «Хорошо нам здесь быть» (Мф 17:4). Их лица как будто светились изнутри, они были поистине евангельской общиной, в очень пустынном месте, не имевшем никаких удобств, даже источника воды, вдали от города, в отсутствие каких-либо средств, в отсутствие какой-либо поддержки построившей прекраснейший монастырь, ставший не только духовным, но и физическим оазисом для всякого посещающего его.
Несомненно, всё сказанное является некоторым идеалистическим видением, но точнее было бы сказать, что оно является тем ориентиром, с которым мы должны бы сверять наш путь. Как и всякая попытка говорить о Божественном и совершенном, она сама является несовершенной и кажется не только нереалистичной, но и нереализуемой. Таковым является и само Евангелие, но оно же содержит ответ на этот упрек: «без Меня не можете делать ничего» (Ин 15:5). Христос требует от нас неисполнимого, но вместе с тем готов Сам стать Исполнителем этого в нас, если только мы откроем Ему свое сердце, свой ум, всего себя без остатка.
Завершить я хотел бы словами уже упоминавшегося нами старца Софрония: «Христианское совершенство — сверх-человечно: оно Божественно. Господь явил его нам в Своем воплощении. Никто не ушел отсюда в равной Ему мере (ср. Флп 3:12). Некое приближение, однако, бывало дано, скорее немногим (ср. Мф 7:14), чрез учение и пример которых и мы вдохновляемся на подвиг стяжания смирения Христова и Его любви. Небесный огонь, пронизывающий жизнь Церкви и Таинства ее, удерживает в веках веру в Евангелие, которое “не есть человеческое и не от человека, но чрез откровение Иисуса Христа” (Гал 1:11–12)»7.
Доклад митрополита Тверского и Кашинского Амвросия на секции «‟Вы есте свет мира” (Мф 5:14). Миссия монастырей: история и современность» направления «Древние монашеские традиции в условиях современности» XXХ Международных образовательных чтений «К 350-летию со дня рождения Петра I: секулярный мир и религиозность».
[1] Цит. по: Айленбергер В. Время магов. Великое десятилетие философии. 1919–1929 / пер. с нем. Н. Федоровой. — М.: Ад Маргинем Пресс: Музей современного искусства «Гараж», 2021. — С. 340.
[2] Там же.
[3] Исаак Сирин, прп. Слово 57. Об удалении от мира // Слова подвижнические / 4-е изд., испр. и доп. — СТСЛ, 2019. — С. 360.
[4] Симеон Новый Богослов, прп. Слово 54 // Слова преподобного Симеона Нового Богослова / пер с новогреческого еп. Феофана. — М., 1890. — Вып. 2. — С. 15.
[5] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть / Свято-Иоанно-Предтеченский монастырь, Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 2006. — С. 306–307.
[6] Симеон Новый Богослов, прп. Слово 63 /// Слова преподобного Симеона Нового Богослова / пер с новогреческого еп. Феофана. — М., 1890. — Вып. 2. — С. 112.
[7] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. — С. 158.
