Наш полковой священник, старик отец Александр Веселовский, выступивший с полком на войну, не выдержал тягот походной жизни; у него обострился его постоянный ревматизм, и в сентябре 1914 года его пришлось эвакуировать. Некоторое время мы были без священника. Во всяком случае, помню, что, вернувшись в полк после ранения под Опатовом 20 ноября, я в полку священника еще не застал.
Числа 28–29 ноября полк был отведен в резерв в деревню Сосновку, в районе Махова, и утром, когда я с некоторыми офицерами, в том числе прапорщиком Фохтом, пили чай в избе, отведенной под офицерское собрание, раскрылась дверь и на пороге появилась высокая фигура монаха в камилавке. Монах, перекрестившись, обратился к присутствовавшим:
«Мир вам, иеромонах Амвросий, к вам заменить полкового священника назначен». Мы поздоровались, а некоторые, в том числе и я, подошли под благословение. С его приходом наш оживленный разговор стих, как это часто бывает с появлением нового лица, да еще монаха. Поручик Колобов, бывший хозяином нашего собрания [15], забеспокоился, чем бы накормить нового батюшку, так как мы, офицеры, поста не соблюдали и питались тем, что можно было доставать. Но иеромонах Амвросий просил о нем не беспокоиться, сказал, что всё, что ему понадобится, он может изготовить себе сам; и действительно, кроме первого в этот день завтрака он в собрании не довольствовался.
В тот же вечер иеромонах Амвросий отслужил в нашей походной церкви под открытым небом всенощную, а на другой день обедню, во время которой исповедовал общею исповедью и приобщил Святых Таин весь полк. Во время Причастия пришло приказание выступать (происходила перегруппировка армий; мы должны были следовать на Кельцы для погрузки и переброски на Варшаву и Ново-Минск), так что приобщившиеся стрелки шли сразу снаряжаться, а моя 7-я рота в ожидании Причастия оделась, составила ружья в козлы и затем уже приобщалась в амуниции [16].
Иеромонах Амвросий уже на этом походе показал себя с необычной для полкового священника стороны. Все привыкли видеть священника в повозке полкового обоза, но иеромонаха Амвросия при первом же утреннем выступлении мы увидели с посохом в руке, идущего рядом со знаменным отделением, и на чей-то совет сесть в повозку [он] ответил: «Зачем же стрелки и большинство г. г. офицеров идут пешком, так и я могу».
Во время этого похода, находясь во главе колонны полка, при перемене рот в голове, стрелки стали общаться с новым батюшкой, подходили к нему, задавали вопросы, и он охотно на них отвечал; подходили и мы, офицеры, так что иеромонах Амвросий всегда бывал окружен группою человек в 50–60. Иногда задавали ему вопросы глубокого характера, и он простым, понятным языком вел как бы духовно-нравственные беседы, совершенно лишенные принужденности и заранее намеченной шаблонной темы; беседы эти были живые, уже по самому характеру своему, являвшиеся ответом на духовные запросы стрелков.
На походе же или при другой обстановке, не помню, я узнал, что иеромонах Амвросий из Ниловой пустыни, Тверской епархии, происходит из крестьян того же района, но какой именно деревни — не помню; отбывал он воинскую повинность в Заамурском округе пограничной стражи, был младшим унтер-офицером и участвовал в Русско-японской войне.
Впоследствии, в 1919 году, в Чернигове я встретился с архимандритом Николаем, игуменом Елецкого монастыря. Знакомство мое с ним началось с того, что он после одной панихиды спросил меня, какого иеромонаха Амвросия «на поле бранном убиенного» поминаю я, и, когда я ему объяснил, он в свою очередь сообщил мне, что и он его всегда поминает, что помнит его еще иеродиаконом, когда после окончания духовной академии он был в Ниловой пустыни иеромонахом. Рассказал между прочим, что он составил для треб богомольцев, от которых ожидалось щедрое даяние, постоянный состав священно- и церковнослужителей с хорошими голосами и проникновенным служением, и он, архимандрит Николай, совершал эти требы всё время в сослужении с иеродиаконом Амвросием. Игумен, прося меня рассказать ему о жизни и деятельности в нашем полку иеромонаха Амвросия, прибавил, что и в монашество сей последний пошел по глубокой духовной потребности, был человеком подвига, и его смерть при исполнении воинского подвига ему вполне понятна и кажется соответствующей мировоззрению этого достойного иеромонаха.
После моего рассказа игумен просил меня написать воспоминания об иеромонахе Амвросии для отсылки в Нилову пустынь, где память о нем чтится, а могила посещается богомольцами. Конечно, я с охотою исполнил его просьбу, и он, кажется, снял для себя копию. Передал он мне и благодарность игумена Ниловой пустыни за мое описание [17].
За смертью моей матери, к сожалению, не знаю, что стало с личным экземпляром моих воспоминаний, оставленных в Чернигове, — передан ли он с другими рукописями моей сестре или нет? Настоящее же изложение во всяком случае близко к оригиналу, но весьма возможно, что за прошедшие десять лет позабылись некоторые детали.
Иеромонах Амвросий обладал звучным, высоким тенором и прекрасной дикцией, делавшей его служение очень привлекательным; с его прикомандированием к полку всенощные, обедни и молебны бывали на каждые праздники и воскресные дни. Иеромонах Амвросий не обычно служил, а удивительно возносил свои моления к Богу, а за ним чистой и могучей волной проникала в душу и рвалась к Всевышнему горячая молитва верующих, так что шаблонный пункт приказа «привести в церковь желающих» превратился в призыв, ибо желающими оказывались почти все, несмотря на разбросанность полка по деревням в районе 2–2 1/2 верст и суровое зимнее время. Особенно памятна мне всенощная под Крещение в 1915 году. Сила молитвенного экстаза иеромонаха Амвросия была столь привлекательна, что лютеране и католики также охотно посещали его церковнослужения.
После более полуторамесячного стояния в стратегическом резерве и переброски затем на Ломжинское направление началась вновь боевая жизнь полка. Выгрузившись из вагонов, мы первый день были в резерве и перебрасывались в разных направлениях. 13 февраля был бой у деревни Кольча, бой неудачный для 33-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, в котором приняла участие только моя 7-я рота, как приданная полку за исчерпанием резерва упомянутого полка. Ночью же роты нашего полка сменили потрепанный 33-й Восточно-Сибирский стрелковый полк и заняли новую позицию (с колена) [18], нами же отрытую до наступления рассвета и без ходов сообщения. Утром начался артиллерийский обстрел, и в его разгар появился иеромонах Амвросий в своей камилавочке и с деревянным крестом в руках. За время стояния в резерве полк был пополнен из запасного батальона. Большинство стрелков было не обстреляно, да и старые, как это всегда бывает после перерыва, отвыкли от артиллерийских разрывов, и в наших слабеньких окопах стрелки пригибались молча к земле. Появление иеромонаха, прямо идущего под выстрелами, внесло сперва удивление, а затем бодрость; иеромонах Амвросий благословил и дал приложиться ко кресту моим стрелкам, бывшим после боя, [прошедшего] накануне, в резервных окопах, а затем по совершенно открытому месту пошел к окопам первой линии. Стрелки ему закричали: «Батюшка, убьют», — на что он им спокойно ответил: «Всё в руках Божьих, и по воле Его никакая пуля не возьмет», затем благополучно дошел до [первой] линии, и тогда стрелки разговорились, начали постепенно углублять окопы и обсуждать одобрительно появление иеромонаха Амвросия, говоря: «Ему бы сидеть сзади, а он к нам пришел».
Помню чьи-то слова: «Лежу, и как зажужжит, — думаю, в меня, а теперь знаю, что не убьет». И на вопрос: «Почему?» — ответил: «К Кресту приложился; я молился, — он, глядь, батюшка подходит, и ко мне первому — это знак!». — По приказанию командира полка поведение иеромонаха Амвросия 14 февраля 1915 года было мною изложено в виде особого свидетельского показания, и за этот подвиг он получил, кажется, наперсный крест на Георгиевской ленте. С тех пор, как только начинался усиленный артиллерийский обстрел или ружейная стрельба, в окопах появлялся с крестом в руке иеромонах Амвросий, которого стрелки уже поджидали.
Помню еще случай 11-го марта того же года, уже на другой позиции, у высоты 85, когда наш батальон сидел в лесу, в 15–20 шагах от немцев, и они начали нас забрасывать минами, испытанными нами здесь впервые и произведшими сначала угнетающее впечатление. Какой-то стрелок, прижавшись к траверзу, заметил: «Только хоть бы батюшка пришел»; и батюшка не обманул его ожидания. После прихода отца иеромонаха Амвросия и его обхода по окопам стрелки приспособились к минам, полет которых виден, назвали их «сапогами» и, со смехом угадывая место их падения, шарахались в сторону более иль менее удачно, а главное то, что вскоре раздалось жеванье хлеба с маслом (которое давали ввиду затруднительности доставить горячую пищу) — признак спокойствия духа солдата.
Беседы отца иеромонаха Амвросия со стрелками не прекращались. Во время нахождения полка в резерве его всегда окружала значительная толпа стрелков, как только он появлялся. У стрелков проявлялось к нему не только глубокое уважение, но и искренняя любовь, граничащая с обожанием. Стрелки интересовались и его частной жизнью, его обиходом. Мне рассказывали, что спит он всегда на досках, да и то часа два-три; всю ночь простаивает на молитве, а кушает только постное — кашу, картофель да капусту, и готовит себе сам, только иногда позволит денщику согреть кипяточку.
Помню еще заутреню в том же 1915 году, которую нам удалось совершить перед выступлением на смену 3-му [Лейб-гвардии стрелковому?] полку. Офицеры участвовали в крестном ходе; я просил нести икону святителя Николая Угодника, и, передавая ее мне, иеромонах Амвросий сказал: «Чувствую, что это моя последняя заутреня!».
В середине апреля я заболел; сначала лежал при штабе полка, но так как я не поправлялся, решено было меня эвакуировать для лечения затронутых легких. Ввиду этого свидетелем остального времени пребывания иеромонаха Амвросия в полку не был.
От Дм.Дм. Лебедева я слышал, что когда к нам был [назначен] постоянный — штатный — священник, а иеромонах Амвросий, временный заместитель такового, получил извещение о переводе своем в 3-й гренадерский Перновский полк, он просил командира полка разрешение отслужить молебен. По окончании этого молебна он заявил о своем оставлении полка, сделал земные поклоны на все стороны и просил простить его, если в чем-либо согрешил перед кем. Говорили мне, что денщик просил его взять с собою, но иеромонах Амвросий ответил, что ему немного остается быть на земле, а потому ему [денщику] лучше будет оставаться в полку.
Стрелки моей 7й роты, в бытность мою в запасном батальоне, приезжая в Царское Село, меня навещали и нередко оставались ночевать у меня на квартире. И вот один унтер-офицер, фамилию которого не могу вспомнить, отозвался об иеромонахе Амвросии в следующем оригинальном образе (так в первоисточнике. — Ред.): «У нас в Сибири говорят: прежде были сосуды деревянные, да попы золотые, а ноне сосуды золотые, да попы деревянные, — так вот отец Амвросий был истинно золотой поп».
Не помню также, кто именно рассказал, что, прибыв в Перновский полк, иеромонах Амвросий скоро и там заслужил любовь и уважение к себе.
В одном из боев батальон Перновского полка, потерявший всех офицеров, бросился бежать под натиском противника; иеромонах Амвросий появился с крестом в руках среди отступавших, увлек их за собою вперед, выбил [противника] из занятых уже неприятелем окопов и продержался в них три дня, а затем случайной излетной пулей был убит. За столь геройский подвиг иеромонах Амвросий, по смерти (так в первоисточнике. — Ред.), награжден был офицерским Георгиевским крестом, который, как мне говорил упомянутый выше архимандрит Николай, он передал Ниловой пустыни.
В Нилову же пустынь в сопровождении депутации из офицеров Перновского полка был доставлен и погребен прах доблестного иеромонаха Амвросия.
Память иеромонаха Амвросия глубоко чтится мною; в трудные и критические минуты жизни под большевиками я обращался к нему о заступничестве, молясь: «Иеромонах Амвросий, если ты имеешь дерзновение к Господу…», и обстоятельства оборачивались благополучно.
Его возвышенная, смиренная и самоотверженная душа с чистым сердцем достойна быть у Престола Всевышнего, ибо: «блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят».
А. П. Деревицкий
9/22 февраля 1928 г., Салоники
[1] Деникин А. И. Старая армия; Офицеры. М.: Айрис-пресс, 2005. (Белая Россия). С. 292.
[2] Вениамин (Федченков), митрополит. На рубеже двух эпох. [М.]: Отчий дом, 1994. С. 240–241.
[3] Шавельский Г. И., протопресвитер. Русская Церковь пред революцией. М.: Артос-Медиа, 2005. С. 417, 419.
[4] Васильев В. А. Русский Легион Чести // Военная быль: Издание Обще-кадетского объединения. № 55. Париж, 1962. С. 7–8.
[5] Капков К. Г. Священники — кавалеры Императорского Военного ордена св. Великомученика и Победоносца Георгия. М.; Белгород: Летопись, 2012. С. 150.
[6] Колыванец [Щепетильников]. Отец Федор: Из боевой жизни 40[-го] пехот[ного] Колыванского полка // Военная быль. № 57. 1962. С. 22, 23.
[7] Матвеев В. Н. К столетию со дня основания Гвардейских стрелков // Там же. № 20. 1956. С. 1.
[8] Капков К. Г. Указ. соч. С. 719.
[9] Капков К.Г. Указ. соч. С. 721.
[10] Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия: [Биобиблиографический справочник] / РГВИА. М.: [Русскiй Мiръ], 2004. С. 59, 105.
[11] Капков К. Г. Указ. соч. С. 200, 720.
[12] Кавалеры Военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия за период с 1914 по 1918 г. М.: [Духовная Нива], 2008. С. 48.
[13] Весной 1919 года в Берлине могли находиться как бывшие военнопленные (в германском плену был и А. Г. Чубаров), так и русские офицеры, в начале 1919 года вывезенные отступавшими немецкими оккупантами, тоже почти на положении пленных, с Украины, где им грозил террор со стороны петлюровцев.
[14] Отряд (конечно, не «армия») светлейшего князя А. П. Ливена, ротмистра Кавалергардского полка, был организован в январе 1919 года из русских добровольцев для борьбы против большевиков в Курляндской и Лифляндской губерниях. Летом по приказу Главнокомандующего Северо-Западным фронтом генерала Н. Н. Юденича перевезен под Петроград, где развернут в дивизию и активно участвовал в боях. Вступивший в ряды ливенцев полковник Д. Д. Лебедев прошел с ними всю кампанию 1919 года и умер от тифа в охваченной эпидемией Нарве в январе 1920-го.
[15] Хозяин офицерского собрания (своего рода офицерского клуба данной части, сухопутного аналога кают-компании) — выборная должность, в мирное время обычно из старших офицеров полка; в его обязанности входило поддержание общего порядка, руководство прислугой собрания, закупка провизии и т. д.
[16] Мемуарист специально отмечает, что его рота «составила ружья в козлы», поскольку перед Причастием следовало снимать всякое оружие (как и в ряде других случаев: при поклонении, выносе и погребении Плащаницы, при входе в алтарь и поклонении иконам местного чина иконостаса, при исповеди, при венчании — женихом и шаферами и при крещении — восприемником).
[17] Большую часть 1919 года Чернигов находился на советской территории, что и позволяло переслать оттуда рукопись А. П. Деревицкого в Тверскую губернию и получить ответ (о своей «жизни под большевиками» и связанных с этим опасностях мемуарист упоминает далее). Позже капитан Деревицкий вступил в Белую армию, в которой воевал до конца Гражданской войны и эвакуировался за границу.
[18] Имеются в виду окопы для стрельбы с колена; сравнительно неглубокие и не соединенные между собою, они представляли довольно ненадежное укрытие.
Журнал «Православие и современность» № 38 (54),
подготовил Андрей Кручинин
