Проблема взаимоотношений христианской церкви и государственной власти относится к числу «вечных», всегда актуальных тем богословской, социальной, исторической научной мысли. Каким образом, почему и зачем церковь вступает во взаимоотношения с властью или власть желает участия церкви в общественной и политической жизни, приходится решать почти каждому поколению людей, от которых зависит будущее стран и народов. По этой причине те ключевые моменты исторического прошлого, когда эти проблемы были в долговременной перспективе решены, находятся под пристальным вниманием исследователей. В этом контексте трудно найти в истории событие более значимое, чем принятие Миланского эдикта августами Константином и Лицинием, предопределившее существование христианской церкви в государствах Европы вплоть до наших дней.
Осмысление такого значимого события не может быть легким делом. Принятие Миланского эдикта имело массу аспектов и обстоятельств, причин и следствий, что усложняет работу исследователя, заставляя его осваивать много смежных проблематик: историю Римской империи и ее властных институтов, религиозный контекст эпохи и историю языческих культов античного мира, историю раннего христианства и миссии, раннепатристическое богословие и психологию масс. В российской богословской дореволюционной науке проблема Миланского эдикта изучалась, прежде всего, в контексте общецерковной истории, поскольку ее изучение было одним из приоритетных направлений богословской науки второй половины ХIХ – начала ХХ веков. [1]
Однако и здесь была своя сложность. В российской церковно-исторической науке, как и в светской, на рубеже веков господствовало две школы – московская и петербургская. Как в светской, так и в церковной науке московская школа отличалась заметным консерватизмом взглядов и предпочитала изучение контекста и смысла, а петербургская опиралась на критический метод и основывалась на анализе источников и их содержания. [2] Соответствующим образом рассматривалась и история Миланского эдикта.
Главным представителем московской школы был Алексей Петрович Лебедев. Будучи профессором Московского университета и Московской духовной академии, он стал одним из основателей исследовательской школы, в сфере научных интересов которой лежала общая церковная история. [3] Сам А.П. Лебедев занимался преимущественно историей византийской церкви от ее истоков в апостольские времена вплоть до эпохи турецкого владычества. Лебедева нередко упрекали в том, что он некритически использует наработки западноевропейских историков, однако это не совсем так. [4] Лебедеву важно было восстановить ход развития исторического сюжета и общего состояния изучаемой им темы, найти ее внутреннюю логику и спрятанный в нем смысл. Он не пренебрегал ничем, что могло бы подтолкнуть его к решению проблемы.
В отношении Миланского эдикта А.П. Лебедев занял консервативную позицию, которая вытекала из его общего видения истории церкви на рубеже эпохи гонений. Исходя из убеждения в том, что эдикт действительно был провозглашен в 313 году (многие западные и русские коллеги, такие как Александр Александрович Васильев, [5] считали факт обнародования Константином и Лицинием специального эдикта недоказанным), А.П. Лебедев пытался в своих исследованиях доказать, что в Миланском эдикте христианство было возведено на уровень государственной религии. Он считал, что государственная политика была специально направлена на возвышение христианства в ущерб другим религиям империи [6]. «…Не толерантность христианской религии доставлял император миланским эдиктом, а даровал ей права, пролагавшие для нее путь к возвышению в качестве государственной религии» – писал историк [7]. Свое мнение А.П. Лебедев подкреплял тем, что принятие эдикта император Константин последовательно использовал в пользу христианства.
Петербургская школа, возникшая в Санкт-Петербургском университете и в Духовной академии несколько позже появления московской, обязана была своим взлетом такому замечательному историку, как профессор Санкт-Петербургской духовной академии Василий Васильевич Болотов. Его взгляды, что характерно для петербургской исторической школы, основывались прежде всего на скрупулезном изучении исторических источников. Детальный анализ обстоятельств их возникновения, степень достоверности, исходя из общего контекста и внутренних данных древних текстов, были главным инструментом его исследовательского поиска. И уже исходя из полученных источниковедческих выводов, он считал себя вправе строить гипотезы и восстанавливать сюжеты. [8]
В.В. Болотов подчеркивал, что текст эдикта не дает оснований говорить о провозглашении христианства государственной религией. По его мнению, эдикт давал свободу исповедания, не только христианства, но и других религий [9]. Таким образом, по мнению Болотова, Миланский эдикт устанавливал равенство между религиями в Римской империи. Это мнение Болотова подхватил ученик А.П.Лебедева профессор Московской духовной академии Анатолий Алексеевич Спасский. [10]
Первое и до сих пор единственное в русской историографии глубокое исследование Миланского эдикта предпринял профессор Санкт-Петербургской духовной академии, преемник и ученик В.В. Болотова Александр Иванович Бриллиантов. [11] Основное внимание он сосредоточил на анализе юридического содержания документа, рассматривая его в контексте юридической практики как в целом, так и в отношении христиан в начале IV века. Бриллиантов подчеркивал, что декларация «свободы совести» была дополнена приданием церкви юридического статуса, которого она была лишена даже в терпимом по отношению к христианам эдикте Галерия 311 года. [12] Установившаяся незадолго перед обнародованием Миланского эдикта веротерпимость сменилась религиозной свободой. При этом историк считал, что христианство не стало государственной религией и император Константин лишь частным образом покровительствовал ей. Эту оценку разделял и профессор Киевской духовной академии Михаил Эммануилович Поснов. [13]
Столь кардинальное изменение подхода к проблеме Миланского эдикта вполне объяснимо. Известно, что после провозглашения указом Константина и Лициния веротерпимости бурное строительство христианских храмов сопровождалось пусть и не стремительным, но все же заметным ростом интереса и к языческим культам. По всей видимости, это было связано с тем, что в результате провозглашения равенства религий язычество (во всем его многообразии) потеряло статус государственной религии и лишилось государственного контроля и произвола.
Это изменение политики римского государства было созвучно эпохе, когда изучение Миланского эдикта приобрело наибольший размах. Провозглашение Манифеста 17 апреля 1905 года, также уравнивавшего Православие с остальными религиями, привело к сходным последствиям, что и акт императоров Константина и Лициния: также веротерпимость сменилась свободой вероисповедания, что означало отказ государства от контроля над Православной Церковью и привело к оживлению интереса к Православию со стороны интеллигенции. [14] Существенное же отличие состояло в том, что если в эпоху императора Константина христианство было призвано наполнить новым смыслом распадающийся античный мир, то в годы первой русской революции можно было видеть обратное движение – отказ признавать за Православием права на универсальность.
Последствия принятия Миланского эдикта известны – была создана великая православная империя, получившая в истории наименование Византии, которой была уготована роль сеятеля православных истин. Православная культура Византии оплодотворила многие культуры окружавших ее народов. Благодаря ей Православие живо в мире до сих пор.
Не менее известны и последствия событий начала ХХ века – падения и скорби, которые пришлись на долю как православного, так и неправославного населения России, а также многих стран и народов за ее пределами. Искушение атеистическим мировоззрением, порожденное отказом от православных идеалов, оказалось очень притягательным и многоликим. Однако христианское упование убеждает в том, что свет Христовой истины, однажды принятый цивилизацией и подкрепленный императорским признанием в Миланском эдикте, сильнее и убедительнее, чем пустота неверия.
[1] Воробьева Н. Н. Проблема отношений Христианской Церкви и государства в Римской империи I-IV вв. в освещении отечественной историографии второй половины ХIХ – начала ХХ вв. Омск, 2005. С. 104-116.
[2] См.: Бычков С.П., Корзун В.П. Введение в историографию отечественной истории ХХ в. Омск, 2001.
[3] Об А.П. Лебедеве см.: Русские писатели-богословы. Историки Церкви. Исследователи и толкователи Священного Писания. Биобиблиографический указатель. М., 2001. С. 89-97.
[4] См. полемику в книге: Лебедев А.П. Из истории Вселенских соборов IV и V веков. Полемика А.П. Лебедева с прот. А.М. Иванцовым-Платоновым. СПб., 2004. С. 23 и слл.
[5] Васильев А.А. История Византийской империи. СПб., 2000. С. 103.
[6] Лебедев А.П. Эпоха гонений на христиан и утверждение христианства в греко-римском мире при Константине Великом. СПб., 1904. С. 305-309.
[7] Там же. С. 311.
[8] О В.В.Болотове см.: Православная энциклопедия. Т. 5. М., 2002. С. 663-668.
[9] Болотов В.В. Лекции по истории древней Церкви. Т. 3. М., 1994. С. 31-33.
[10] Спасский А.А. Обращение императора Константина Великого в христианство (речь, произнесенная в день годичного акта МДА 1 октября 1904 года). Сергиев Посад, 1905. С. 61.
[11] Об А.И.Бриллиантове см.: Православная энциклопедия. Т. 6. М., 2003. С. 248-249.
[12] Бриллиантов А.И. Император Константин Великий и Миланский эдикт. Пг., 1916. С. 127, 131-134.
[13] Поснов М.Э. История христианской Церкви. Брюссель, 1964. С. 254-259.
[14] Смолич И. К. История Русской Церкви. 1700-1917. Ч. 1. М., 1996. С. 236-238; Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 476-498.
Доклад архиепископа Петергофского Амвросия на международной научной конференции «Церковь в эпоху Св. Царя Константина Великого» проходящей в Белграде.
