07.12.2019 | 

Те, кто остался

В 90-е годы крах Советского Союза и крах перестройки привели в Церковь большое количество образованных людей. Часть из них стала священниками, часть – монахами и монахинями, архимандритами и игуменьями, часть отошла от храма, иногда заходя в него на Рождество и Пасху, они сейчас с прежней горячностью любят посудачить на церковные темы, поругать батюшек и архиереев, приходские порядки.


А кто-то стал авторитетным и уважаемым прихожанином: посещение служб по праздникам и воскресеньям, строгое соблюдение постов, помощь храму и людям, любовь к Священному Писанию. Грамоты, награды, благодарности…


Один из них – наш собеседник – Олег Жуленко, директор тверского предприятия «Сигма Т», занимающегося научными и исследовательскими разработками.

 

– Вы не ругаете церковные порядки, батюшек?

– К сожалению, мне тоже не удается преодолеть искушение осудить другого.

Невозможно (человеку) вдруг проснуться свободным от страсти гнева. Когда-то давно, пораженный практичностью святоотеческого учения, я попытался усвоить отеческую методику борьбы со страстями – постепенность и неотступность. И застрял на первом этапе – подавление внешнего проявления действия страсти. Удивленный сложностью задачи, решил искать причины осуждения. И нашел – в себе.

Если говорить конкретно о средствах, то в борьбе с осуждением мне очень помогает интерес к истории нашего государства, народа, Русской Церкви. Понимание того, как и чем жили многие поколения русских людей, позволяет расстаться с иллюзиями и мифами и более спокойно смотреть на кажущиеся «церковные нестроения» и особенности поведения современных церковных «медийных» личностей. «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем»(Еккл. 1:9).

– Почему их ругают другие?

– Об этом надо спросить других. Но слишком часто причины не духовные, не высокие. Причин множество, от краха церковно-административной карьеры до личной неприязни. У каждого своя причина. И каждому полезно было бы разобраться в себе. Чтобы освободиться от власти врага нашего спасения.

Но у всех нас, ругателей, есть и общее. Увлеченные Христом, мы пришли в Его Церковь извне, будучи уже сформированными людьми. Зачастую, с приличным образованием и культурным багажом. Со своими представлениями не только о Боге, но и о Церкви, о том, какой она должна быть. Мы шли в Церковь, а увидели людей, таких же немощных, как мы сами.

Как Господь закрывает от детей грехи родителей, так и мы не сразу увидели «грехи» отцов – священнослужителей. Со временем искаженное «бревном в своем глазу» зрение увидело всякую соринку в чужом. И душа возмутилась. И понеслось…

Меня больше занимает, почему я теряю внутренний покой и срываюсь в осуждение? Почему поведение людей «внешних» меня не интересует и не волнует? Почему аналогичное поведение христиан (и не только православных) вызывает недоумение, сожаление, боль? И, увы, осуждение.

Мне близок всякий верующий в Иисуса Христа. Это мои близкие. И я за каждого переживаю, как за членов моей семьи. Ссорятся ли супруги? Да. Ругаются ли дети с родителями? Да. Родители с детьми? Да. Если я перестану ощущать христиан близкими себе, я перестану переживать за них и, как следствие, перестану время от времени срываться в ругань. Не ругать – хорошо, не переживать – невозможно. Что же делать?

Сейчас я знаю только один устраивающий меня способ реакции на все, что меня «цепляет» – молиться за того, кого хочется от души отругать и осудить.

И молить Бога, дабы изъял из моего глаза бревно, потому что я хочу прозреть.

– Что искало поколение 90-х в храме и чего ему не хватало в обычной жизни?

– Я могу говорить лишь о тех, кого знал лично, с кем общался. Это те, кого в СССР принято было называть ИТР – инженерно-технические работники. Плюс преподаватели высших учебных заведений. Полтора года в Советской Армии и 5 лет жизни в рабочем общежитии расширили круг моих знакомых, но круг общения оставался прежним.

Именно с этими людьми мы общались в конце 80-х – начале 90-х, с ними подсчитывали потери, с ними «зализывали раны».

Приходилось ли вам видеть в кино человека, куда-то забирающегося по приставной лестнице? Думаю, что не раз. И вот лестницу из-под него выбивают. Человек судорожно цепляется за что-то, беспомощно болтается и пытается ногами найти опору…

Среди моих товарищей были те, кто искренне верил в истинность советской идеологии, были успешные и очень хорошо материально обеспеченные люди, были те, кто планировал научную карьеру – разные люди. Но у них у всех неожиданно исчезла жизненная опора. Тяжелее всего было самым искренним. Они ощущали себя обманутыми, обобранными и покинутыми.

Желающих предложить новую опору было в то время в стране «хоть отбавляй». Они оккупировали телевизионные каналы и радиоэфир. Наводнили страну яркими журналами. Массовое доверие бывших «сов.граждан» к СМИ сыграло с ними злую шутку – шарлатанам верили!

Кто-то брил голову и славил Кришну, кто-то совершенно отдавался во власть очередного гуру, а кто-то вспомнил о «вере отеческой».

Правда, среди наших родителей коммунистов было несравненно больше, чем церковных людей. Они, рожденные в 20-е годы, все были крещены, сохраняли к церкви уважительное отношение, но не более того. Поэтому о Православии как о жизненной опоре для пришедших в церковь в 90-е годы следует говорить, скорее, как о вере предков.

Подавляющее большинство пришедших о христианстве не знало ни-че-го.

– И что же они нашли?

– По разному.

Те, кто верил советскому официозу, нашли замену «политработникам» в батюшках. И с такой же безграничной верой предались «отцам». Похвальна и завидна такая преданность особенному человеку – священнику. Но как сказал один довольно злой человек: «Заходя в храм, снимай шапку, а не голову».

Те, кто искал душевно-духовных переживаний, пытались найти «душевно-духовных батюшек». Находили, утешались, руководствовались их словами, а затем разочаровывались и искали новых. Процесс захватывающий. Россия пространная.

Входил ли в сердца и жизни моих товарищей Христос? Думаю, что да. Стал ли Он главным приобретением? Не знаю.

– Как выглядит обретение веры, обретение Христа в повседневной реальности?

– Вера – дар.

Не мы находим Христа и обретаем, а Он открывается нам. Так же, как и апостолы, мы не понимаем, почему Он нас избрал. И не сразу понимаем, почему приняли Его дар, почему откликнулись на Его голос? Я для себя нашел ответ в устах апостола Петра: «Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога Живаго» (Ин. 6:69)

Для того, кто растил маленького ребенка, будет понятно, о чем я хочу сказать. Независимо от того, отец ты или мать, всеми своими чувствами ты «вслушиваешься» во все происходящее с твоим чадом. Не плачет ли? Не ударился ли обо что-то? Как-то подозрительно затих, что с ним? Так действует в нас любовь. Эта любовь-нужда действует и в ребёнке, который постоянно ищет руку матери или отца.

Подобно этому действует в нас любовь ко Христу. Я пытаюсь постоянно прислушиваться к тому, что ТАМ происходит. Где это ТАМ? Горе́. Ну, вы, конечно, помните: «Горе́ имеим сердца!»

Мне очень понравился образ этого «горе́ния», предложенный Паисием Святогорцем: «…чтобы измениться, нужно и самому настроить свой приемник на ту же частоту, на которой передает Христос через Свое Святое Евангелие».

Это совсем несложно, надо лишь следить за тем, что «сбивает настройку» и неустанно ее «поправлять».

– А как выглядит отступление от веры и от Христа?

– Грех – отступление от Христа.

Все, что меня увлекает больше, чем Христос, все, что в какой-то момент для меня важнее, чем Он, все это и есть отступление от Спасителя. Грех делает из меня отступника не только от Христа, но и от Его Церкви.

Хотите взглянуть на таких отступников? Приходите на таинство покаяния к началу чина исповеди и услышите: «…Примири и со-е-ди-ни его (их) святей Твоей Церкви, о Христе Иисусе Господе нашем…»

Вот так просто и страшно выглядит отступление от веры, от Христа. И мне это хорошо знакомо.

– Если человек живет всегда строго и твердо по церковным канонам, то где же его крест, который есть мучительная борьба?

– Внешнее благочестие достигается привычкой.

И пост, и молитва, и регулярное посещение богослужений становятся привычным. Неотъемлемой частью жизни. Внешним образом жизни. И вскоре появляется потребность именно в такого рода образе жизни.

Пост уже невозможно назвать воздержанием. Видимо, в организме происходят какие-то перемены. Кому-то это дается легко. Кому-то с трудом. Чем труднее поститься, тем легче жить.

Тяжелее тем, кому внешняя аскетика дается без видимого труда. Потому что, когда выходишь победителем из борьбы с «борщами и котлетами», то обретаешь более изощренного, чем чрево, противника.

«Тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там,– и бывает для человека того последнее хуже первого» (Лк. 11:26).

Про эту борьбу я говорить не решаюсь.

– Прихожане «со стажем» держатся с «новичками» да и с другими верующими приветливо, но соблюдая дистанцию. Нет ли здесь боязни утратить душевный комфорт и оказаться сопричастным чужой, неустроенной жизни?

– Мне памятен один показательный случай общения «новичка» с христианином «со стажем», свидетелем которого я был. Дело было так.

Вечер Великого четвертка. Отошла Утреня Великой пятницы с чтением 12-ти Страстных Евангелий. Внутри все саднит. Внутри неумолчно звучит: «Слава долготерпению Твоему, Господи». Сознание потихоньку возвращается в храм, где царит суета и радостное оживление – прихожане разбирают «четверговый огонь».

Ко мне подходит мой духовник, чтобы договориться о помощи нашим инвалидам на предстоящей Пасхальной службе. Я вижу, как он устал.

Подходит немолодая озабоченная женщина. Наверное, ищет какую-то икону. Или еще что-то из того, что так заботит «новичков».

У нее беда – невестка-«колдунья». Подсыпает «отворотно-приворотное зелье» в пищу, и сын этой озабоченной женщины все меньше уделяет внимания своей матери. Что делать?

(Что сказал батюшка, мы сейчас узнаем. А что бы вы посоветовали?)

Священник говорит о силе материнской молитвы и о том, что начинать ей надо с себя. «Молись усердно, как можешь, исповедуйся, причащайся».

Женщина смотрит на него с удивлением. Решает, что от усталости батюшка не понял, в чем дело. Она повторяет свою драматическую историю. И вопросительно смотрит на священника. Тот повторяет своё: «Молись, мать, исповедуйся, причащайся». На ее лице недоумение и вопрос: «Что ДЕЛАТЬ-ТО?!». Она ожидает инструкцию, как ей извести змею-невестку, кому какой молебен заказать, куда поехать, где и чего набрать, чего в подушку ей зашить или в чай подсыпать…

Так они и разошлись: недовольная женщина и желавший ей помочь священник…

Сам, будучи совсем недавно «новичком», я могу сказать такому же «новичку» лишь одно: «Молись, исповедуйся, причащайся. Я больше ничем не могу тебе помочь. Все остальное сделает Бог».

– Можно ли себе позволять что-то не в плане запрещенного, а, возможно, необычного, не повседневного, в плане «а почему бы и нет?»

– Христианство – это свобода.

На мой взгляд, нет ничего запрещённого. Есть то, что может мне повредить. Что лишит меня Богом данной свободы и подчинит себе. Это может быть что угодно: от «классики жанра» – алкоголя, до коллекционирования марок или рыбалки.

Лучше апостола Павла не сказать: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6:12).

И еще лучше: «Все испытывайте, хорошего держитесь. Удерживайтесь от всякого рода зла» (1Фес.5:19–22.)

Апостол ясно различал «добро» и «зло». Он «мерял по себе», говорил из своего духовного состояния. А я далек от такого состояния, как Восток от Запада. И потому, приступая к чему-то не знакомому, проявляю предельную осторожность. Как мы поступаем с незнакомой пищей – пробуем чуть-чуть, будучи готовы немедленно выплюнуть.

Иногда я рискую и пробую что-то явно «несъедобное» и, определенно, из категории «зла». Понимая это и осознавая величину риска.

Не раз из-за этого оказывался в затруднительном положении. Никому не посоветую такого.

– Вы вдовец. Совет, что помогает пережить боль утраты любимого человека?

– Боль – нить, связывающая меня с любимой.

Оказывается, так бывает.

Мы в разлуке уже 18-й год. Лет через 12–15 боль утратила остроту и перешла в иную форму. Но эти годы надо было прожить.

Боль утраты как бы уверяет в ценности утраченного. Через боль приходит понимание значительности и редкости Божиего дара – любимого человека. Приходит и утверждается благодарность Богу за даро́ванную мне Еву (Жизнь). Ту, с кем хотел прожить все отмерянные нам годы и дни. И умереть вслед за нею, проводив её «в путь всея земли».

Но вот, она ушла. А моя жизнь всё длилась, и длилась, и длилась…

Если Господь дает нам светлую надежду на вечный покой ушедших к Нему наших любимых, то мы, оставшиеся, оплакиваем не их – себя.

В какой-то момент я понял, что боль – это продолжение нашей земной любви. Её новая мучительная форма. И не захотел пережить эту боль. Не захотел, чтобы любовь оставила меня.

Будьте осторожней в своих желаниях…

Бог слышит и ко благому исполняет. Боль меня не оставила. И моя любимая была и есть рядом.

Всё, что происходит с нами, всё, что мы переживаем как личный жизненный опыт, имеет, как я полагаю, более высокое назначение – понимание Бога. Насколько это возможно человеку.

Годы, прожитые одновременно и вместе, и раздельно с любимой, помогают мне по-человечески понять Христа и разделить с Ним, как умею, и страдания, и любовь.

– Всякий человек чего-то боится, а чего более всего боитесь Вы?

– Боюсь лишиться возможности причащаться Святых Христовых Тайн. Мне страшно даже подумать об этом.

Тело боится боли. Боится смерти. Для того тела, в которое облечена душа сейчас, которое носит в себе «семя тли», смерть – конец всему.

Душа не боится ничего. Как и у всех.

– Каков Ваш «ночной кошмар»?

– Проснуться в мире, каким его изображает реклама. Для меня это ад.

http://vprav.ru/

Этот сайт использует файлы cookies и сервисы сбора технических данных посетителей (данные об IP-адресе, местоположении и др.) для обеспечения работоспособности и улучшения качества обслуживания. Продолжая использовать наш сайт, вы автоматически соглашаетесь с использованием данных технологий.