Перед входом в Мюнхенский университет прямо на мостовой рассыпаны листовки. Они лежат здесь много лет. Они из бронзы. Это напоминание о «Белой розе» — группе молодых христиан, которые в конце 30-х — начале 40-х годов ХХ века не побоялись выступить против национал-социализма в самом центре нацистской Германии.
Имена одиннадцати студентов, девятерых из которых казнили в 1943 году, знает вся Германия. Но даже в Германии немногие знают, что один из них был… наполовину русским. Мало того, православным. И что 5 февраля 2012 года он прославлен Церковью как новомученик Александр Мюнхенский (Шморель).
В 1917 году в Оренбурге у врача Гуго Шмореля и его жены, Натальи, урожденной Введенской, родился сын, которого нарекли Александром. Когда ему исполнилось два года, его мама умерла от тифа, мальчик остался на руках няни, Феодосии Лапшиной. А ещё через два года у Саши появилась мачеха — сестра милосердия немка Елизавета Хофман.
Из революционной России Шморели эмигрировали в Германию. Няня по поддельным документам тоже стала «немкой». С большими трудностями добрались до Мюнхена, там и осели. В семье появились еще двое детей — Эрих и Натали. Русская нянюшка пекла блины, поила всех чаем из самовара, рассказывала русские сказки и пела на ночь русские колыбельные. Говорили в семье по-русски, на православную Пасху пекли куличи.
Александр рос в кругу людей искусства. Шморели дружили с семьей художника Леонида Пастернака, отца Бориса Пастернака. Но были среди их знакомых и медики, и священники. Сам Гуго Шморель был протестантом, мачеха, которую Александр называл мамой, — католичкой, но сына, крещенного еще в России, продолжали воспитывать в православии.
Тридцать седьмой год. Александр собирается поступать в университет, чтобы пойти по стопам отца — стать медиком. Но сначала нужно пройти срочную службу в армии или найти ей альтернативу. И он записывается добровольцем в «Имперскую трудовую повинность». И все-таки его на полтора года призывают в батальон конной артиллерии. А там надо давать присягу. То есть присягнуть Гитлеру.
Александр уже понимал, что такое нацизм, и поначалу отказался от присяги, рискуя не только карьерой, но и свободой, и даже жизнью. К счастью, командир отделения, человек умный и милосердный, сделал всё, чтобы замять эту историю. Но присягу Шморель все же принял — чтобы не подвергать опасности семью.
В 1938 году Александра отправляют в Австрию. На его глазах страна насильно «воссоединяется» с Германией, а еще через полгода в Судетах он своими глазами видит, чем заплатили чехи за Мюнхенский сговор и аннексию их родины.
Последние полгода службы Александр отучился в школе санитаров и весной 1939-го вернулся в Мюнхен.
И вот мечта сбылась — Шморель студент медицинского отделения университета. Но уже со второго курса его снова призывают в армию, в санитарную роту, и отправляют во Францию. Правда, ненадолго.
В университете начинается его дружба со студентом-медиком Гансом Шоллем, будущим участником «Белой розы». С другими будущими участниками Сопротивления Кристофом Пробстом и его сестрой Ангеликой Алекс Шморель подружился еще раньше.
Он много рассказывал им о России, которую любил, хотя знал о ней лишь по рассказам отца и няни, да по впечатлениям самого раннего детства:
«Я люблю в России вечные степи и простор, леса и горы, над которыми не властен человек. Люблю русских, всё русское, чего никогда не отнять, без чего человек не является таковым. Их сердце и душа, которые невозможно понять умом, а можно только угадать и почувствовать, которые являются их богатством — богатством, которое никогда не удастся отнять. И даже если нам не представится возможность взглянуть в глаза этим людям, то они улыбаются нам со страниц романов и рассказов Гоголя, Тургенева, Чехова, Толстого, Лермонтова, Достоевского…»
Рассказы друга так вдохновили немцев, что они даже начали учить русский язык.
В Мюнхене Александр ходит в русскую церковь, общается с эмигрантами из советской России. Вот его письмо Ангелике Пробст:
«Где Божья справедливость? Где она? По дороге к церкви в пасхальное воскресенье — простой народ, а обыватели уже перед обедом стояли в очередях перед кинотеатром. Вонючий сброд! Почему у этих созданий есть работа, хлеб, кров, родина? И почему всего этого нет у тех, кого я видел сегодня в церкви?.. Это же все люди, потерявшие Родину, дабы спастись от несвободы… Они молятся уже 22 года. Даже сейчас, когда их уже во второй раз гонят, они всё равно верят, они всё опять идут в церковь и молятся, и надеются… Разве вера — не высшее благо?.. Не это ли самое ценное? Не опустятся ли за это все остальные прегрешения?..»
В июне 1941-го Германия напала на Советский Союз. Александр Шморель любил Россию. Но Германию от тоже любил. И очень страдал, видя, как стремительно она погружается во тьму. Ему не пришлось делать выбор: да, он с детства мечтал, чтобы Россия освободилась от большевиков, но фашистов он ненавидел еще сильнее.
И зимой 1942 года, в разгар войны, когда Германия салютует фюреру и прославляет его победы, друг Ганс Шолль знакомит Александра с художником Манфредом Эйкемайером. От него студенты узнают о массовом истреблении евреев в гетто. Теперь им окончательно ясно: во главе их страны психопаты и преступники, они ведут ее к пропасти и нужно что-то делать. Необходимо, чтобы немцы узнали о преступлениях нацистов.
И Александр вместе с другом Гансом составляют первую антифашистскую листовку:
«Опустевшая земля проросла бурьяном, народ пребывает в состоянии позора, преступники торжествуют. Слишком поздно мы вспомнили утраченные истины: все добрые люди рассеялись, а имя злым легион…» — этот отрывок из поэмы Готфрида Келлера, немецкого поэта XIX века. В нацистской Германии его слова оказались злободневнее газетных передовиц.
«Мы не молчим, мы — ваша нечистая совесть. „Белая роза“ не даст вам покоя!»
Своей маленькой организации студенты дали имя «Белая роза» — так назывался известный антивоенный роман.
Итак, текст листовки составлен. Алекс напечатал его на машинке «Ремингтон», которую, по иронии судьбы, одолжил у бывшего однокашника, который стал эсэсовцем. Но как размножить листовки? Как их распространить? Ганс и Алекс покупают гектограф. А адреса для рассылки берут наобум из телефонных справочников и своих записных книжек. Подписали конверты, вложили в них сложенные листы, а потом просто пошли на почту и сунули служащему сто конвертов без обратного адреса. И хотя это было глупо и смертельно опасно, у них получилось!
А потом к двум новоявленным подпольщикам присоединилась сестра Ганса Софи Шолль, и вскоре воззвания «Белой розы» появились уже не только в Германии, но и в Австрии:
«Нет, не о еврейском вопросе хотели мы написать в этом листке, не сочинить речь в защиту евреев — нет, только в качестве примера мы хотели привести тот факт, что с момента завоевания Польши триста тысяч евреев в этой стране были убиты самым зверским способом. В этом мы усматриваем ужасающее преступление над достоинством людей, преступление, которому не было равных во всей истории человечества».
Летом 1942 года произошло то, чего Александр ждал и боялся: его и двоих его товарищей — Ганса Шолля и Вилли Графа — срочно отправили на Восточный фронт, во 2-ю студенческую роту. Им предстояло служить санитарами в полевых лазаретах. Но прежде чем добраться до России, студенты оказались в Варшаве. И снова — шок. Ганс Шолль пишет домой:
«Пребывание в Варшаве сделает меня больным. Слава Богу, завтра едем дальше! … На тротуаре лежат умирающие от голода дети и просят хлеба, а с противоположной улицы доносится раздраженный джаз…»
В августе Александр, Ганс и Вилли уже в Вязьме, в 252-й дивизии. Оттуда их отправляют под Смоленск, в Гжатск. В лазарете у них работы немного, и Александру хватает времени совершенствовать любимый язык в общении с русскими врачами. Он заводит знакомства, часто заглядывает в гости к священнику, ходит с друзьями в православные храмы, слушает, как поют крестьяне, сам поет вместе с ними.
На передовой санитарам бывать практически не приходилось, однако есть свидетельства, что Александр Шморель помогал не только немецким, но и советским раненым, что они с товарищами тайно похоронили русского солдата, подкармливали русских хлебом, помогали им как врачи.
В начале октября Алекс вернулся в Германию. Друзьям в Гжатск он писал:
«По ночам мне снитесь вы и Россия, потому что моя душа, мое сердце, мои мысли — всё осталось на Родине… Но пока я должен оставаться в Германии. Я смогу многое рассказать, когда мы увидимся вновь. Пока же еще рано об этом говорить».
В Мюнхене студенты, которые успели сплотиться в крепкую группу, с новой силой продолжили свою наивную, казалось бы, совершенно бессмысленную и бесполезную тайную борьбу с Третьим рейхом. Ганс и Софи Шолль, Кристоф Пробст, Вилли Грант, Александр Шморель, профессор Курт Хубер — что их объединяло? Они любили культуру, литературу — немецкую и русскую, — спорили о поэзии и музыке, зачитывались Лао-цзы, Аристотелем, Гессе, Гёте. Но прежде всего — и с этим соглашаются все историки, которые занимаются «Белой розой», — это было именно христианское объединение. Лютеране Ганс и Софи Шолль, католики Пробст, Хубер и Граф, православный Александр Шморель были едины в вере во Христа и в понимании, что идеология национал-социализма бесчеловечна, что Гитлер — это настоящий посол антихриста, демон, который приносит в жертву целые народы. И адресатами их были в первую очередь христиане. К ним взывала «Белая роза».
Тираж пятой листовки, выпущенной в начале 1943 года, — «Воззвания ко всем немцам!» — составил уже 6000 экземпляров. Молодые люди рискнули показать проект воззвания своему профессору Курту Хуберу. Тот отредактировал слишком радикальный текст своих учеников и одобрил проект.
Листовки развозили по городам — в Зальцбург, Линц, Вену, Франкфурт-на-Майне. Раскладывали по почтовым ящикам, рассылали по почте. Но скупать марки и конверты большими партиями было опасно. Когда марки закончились, ребята стали просто раскладывать листовки по подъездам, дворам, магазинам и телефонным будкам.
Люди реагировали на листовки по-разному. Кто-то выкидывал, кто-то показывал соседям и возмущался. И лишь очень немногие находили в себе мужество, если не вслух, то хотя бы в мыслях согласиться с «Белой розой». Если и были люди, которые понимали, кто такой Гитлер, говорить об этом боялись даже дома. А вот тех, которые несли полученные листовки прямиком в полицию, оказалось предостаточно. А полиция передала дело в гестапо.
Связи новых воззваний с теми первыми наивными листовками, которые Алекс и Ганс рассылали когда-то в Мюнхене, гестаповцы не уловили — слишком велика была разница в стиле и в охвате территории.
А между тем новости с Восточного фронта шли неутешительные: в феврале 1943-го фашистов погнали от Сталинграда. В Германии объявили четырехдневный траур. Зато «Белая роза» ликовала. В ночь с 3 на 4 февраля подпольщики прокрались в центр Мюнхена с ведром чёрной краски и до рассвета писали на стенах домов: «Гитлер — убийца!», «Долой Гитлера!». Чудом не попались. А Александр и Ганс успели еще написать у главного входа в родной университет «Свобода!». Всего было сделано 29 надписей. Тайная полиция была вне себя. В газетах запестрели объявления: разыскиваются преступники, организация «Белая роза», за помощь в поимке — щедрое вознаграждение. Слежка, расследование, облавы… Но подпольщики не унимались.
Текст шестой листовки написал профессор Хубер:
«Студенты! На нас смотрит немецкий народ! По Гёте, у германской нации трагическая суть, ее судьба в какой-то степени подобна судьбе греков и евреев. В настоящее время немецкий народ подобен толпе безвольных трусливых людей, послушных воле любого хозяина, немцы готовы к тому, чтобы их согнали в стадо и подвели к краю бездны. Они уже наполовину в этой пропасти. Но можно лишь надеяться, что это лишь кажется. В результате систематического насилия над совестью каждый человек замкнулся в молчании или обороняется ложью. Мало у кого хватило мужества изобличить зло. Тех, которые дерзнули воззвать к общественности, ждала смерть. Предстоит многое рассказать о судьбе этих героев».
Каким мужеством нужно было обладать, чтобы писать и распространять такое в фашистской Германии!
«Кто ведет подсчет погибшим: Гитлер, Геббельс? Конечно же, ни тот, ни другой. Ежедневно в России погибают тысячи наших людей! Горе постигло дома русских, польских, немецких крестьян, некому утешить плачущих матерей. Гитлер отнял у них самое дорогое, подверг их детей абсурдной смерти и продолжает им нагло лгать. Каждое слово, произносимое Гитлером, есть ложь. Когда он говорит „мир“, он думает о войне. Когда, богохульствуя, он ссылается на Всемогущего, он думает о силах зла, о падшем ангеле и о сатане. Его рот есть зловонная адова пасть, его мощь обращена на погибель».
Но к чему же призывали участники «Белой розы»? Что, по их мнению, могло спасти Германию и весь мир?
«Вера и только вера может помочь проснуться европейскому сознанию и стать гарантом прав народов. И только тогда на наших землях воссияет новым светом христианство, и именно оно принесет нам мир».
Наконец студенты решили распространять листовки в своей альма-матер, в университетских аудиториях.
Сначала полиция вышла на след Софи Шолль. Ей тогда был 21 год, ее брату Гансу — 24. Родители успели предупредить детей. Они схватили чемодан с оставшимися листовками и… вместо того, чтобы скрыться из города, притащили его в родной университет. Хотели до конца лекции разложить прокламации перед дверями аудиторий. Но когда последние тридцать листовок Софи стала бросать с верхнего этажа во внутренний дворик, одна пролетела прямо перед носом дворника Якоба Шмидта. И тот, естественно, бросился ловить нарушителей порядка.
Софи и Ганса гестаповцы арестовали с пустым чемоданом. Шолли не оправдывались и скрыться не пытались, на допросах никого не выдали и всю вину пытались взять на себя. Но нацисты к тому времени уже знали имена всех организаторов «Белой розы».
На следующий день взяли 23-летнего Кристофа Пробста, у которого только что родился третий ребенок. А еще через три дня арестованных приговорили к смертной казни и тут же привели приговор в исполнение.
Арест всех остальных был лишь делом времени. Александр Шморель узнал, что его друзья в гестапо, когда шел на занятия. Конечно, он сразу понял, что нужно срочно уезжать из Мюнхена. Предупредить остальных участников «Белой розы» он не смог — те уже не выходили на связь. Но сам Александр, благодаря помощи друга, с чужим паспортом успел скрыться в Швейцарии, в Эльмау. Оттуда он отправился на север, к границе с Австрией — в Германии за его поимку обещали тысячу рейхсмарок. Возможно, Александр и смог бы избежать ареста, но из-за морозов 24 февраля он вынужден был вернуться в Мюнхен.
Город бомбили. Алекс спустился в бомбоубежище и — вот стечение обстоятельств! — встретил там знакомую. Та испугалась и выдала его полиции.
Близкие предлагали: «Твой отец готов продать дом и подкупить надзирателя. Беги!» Но он отказался, понимая, что надзирателя тогда казнят вместо него.
На допросах в гестапо Шморель открыто говорил: «В любви к России я сознаюсь безусловно… Моя мама была русской, я родился там — как мне не симпатизировать этой стране?»
19 апреля 1943 года чрезвычайный суд вермахта, занимавшийся государственными преступниками и шпионами, рассмотрел его дело. Судья спросил: «Стреляли ли вы в русских на Восточном фронте?» — «Я не стрелял в русских, как не стрелял бы и в немцев!» — ответил обвиняемый.
К приговору — казнь на гильотине — Шморель был готов.
Из тюрьмы Александр писал родителям:
«Если мне придется умереть, если прошение будет отклонено, знайте: я не боюсь смерти, нет! Поэтому не мучайте себя! Я знаю, что нас ожидает другая, более прекрасная жизнь, и мы еще обязательно встретимся… Поймите, смерть не означает завершения жизни. Наоборот, это — рождение, переход к новой жизни, великолепной и вечной! Страшна не смерть. Страшно расставание. Лишь сейчас, когда нас разлучили, когда я потеряю вас всех, я осознал, как любил я вас. Помните o встрече здесь, на земле, или там, в вечности. Господь направляет ход вещей на Свое усмотрение, но на наше благо. Потому мы должны довериться Ему и отдать себя в Его руки, и тогда Он никогда не оставит нас, поможет нам и утешит нас».
2 июля 1943 года, за одиннадцать дней до казни, Алекс из камеры смертников писал сестре Наташе:
«Господи, слава Тебе! Мы никого не выдали. Возблагодарим Господа за силы, которые он нам дает в борьбе с сатаной. Пусть мы погибнем, но зато у многих немцев откроются, наконец, глаза. (…)
Ты, наверное, удивишься, что я изо дня в день становлюсь все спокойнее, даже радостнее, что мое настроение здесь зачастую бывает намного лучше, чем раньше, когда я был на свободе! Откуда это? Я сейчас объясню. Все это ужасное „несчастье“ было необходимо, чтобы направить меня на истинный путь, и потому это, собственно, совсем не „несчастье“. Прежде всего, я счастлив и благодарю Господа за то, что Он дал мне понять это знaмение Божие, и последовать в верном направлении.
Что я знaл прежде o вере, о настоящей искренней вере, об истине, о Боге? — Так мало!.. Все это несчастье было необходимо, чтобы открыть мне глаза. Нет, не только мне, всем нам, всем тем, кого коснулась чаша сия, в том числе и нашей семье. Надеюсь, вы тоже правильно поняли этот божественный знак».
А в день казни он написал родителям:
«Мои любимые отец и мать! Итак, все же не суждено иного, и по воле Божией мне следует сегодня завершить свою земную жизнь, чтобы войти в другую, которая никогда не кончится и в которой мы все опять встретимся. Эта встреча да будет вашим утешением и вашей надеждой. Для вас этот удар, к сожалению, тяжелее, чем для меня, потому что я перехожу туда в сознании, что послужил глубокому своему убеждению и истине. По всему тому я встречаю близящийся час смерти со спокойной совестью. Вспомните миллионы молодых людей, оставляющих свою жизнь далеко на поле брани — их участь разделяю и я… Несколько часов — и я буду в лучшей жизни, у своей матери, и я не забуду вас, буду молить Бога о утешении и покое для вас. И буду ждать вас! Одно особенно влагаю в память вашего сердца: не забывайте Бога!!!
Ваш Шурик
Со мною уходит проф. Хубер, который просит передать вам сердечнейший привет!»
13 июля рано утром Александр Шморель исповедовался, причастился Святых Тайн и на прощание сказал священнику: «Я выполнил свою миссию в этой жизни, и не представляю, чем мог бы еще заняться в этом мире».
Александра Шмореля казнили за неделю до его двадцатипятилетия. И в тот же день отрубили голову профессору философии Мюнхенского университета Курту Хуберу. А чуть позже — Вилли Графу.
Семья похоронила Александра по православному обряду на кладбище Перлахер Форст.