АВТОР: Дмитрий Беговатов, кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории ТвГУ
Надо сказать, что в конце XVIII – первой половине XIX вв. уровень образованности духовенства Тверской епархии был достаточно высоким. Если сравнивать его с общероссийскими показателями, то окажется, что наши священно- и церковнослужители не только выгодно выделялись на фоне других регионов империи, но и превосходили в этом отношении даже столичные губернии. И это было обусловлено как минимум двумя факторами.
Первая – это наличие развитой образовательной инфраструктуры, т.е. достаточно большого количество духовных учебных заведений. Семинария, понятное дело, в епархии была в епархии одна, а вот приходских и уездных духовных училищ было сравнительно много.
На рубеже XVIII-XIX вв. духовные училища имелись в Кашине, Осташкове, Торжке и Бежецке. Кроме того, низшие классы тверской семинарии соответствовали уровню уездных училищ, хотя и не были пока что выделены в самостоятельное учебное заведение. Таким образом, получается, что Тверская епархия располагала пятью духовными училищами, что в сравнении с другими регионами было отличным показателем.
Реформа духовных школ 1808–1814 гг. внесла серьёзные изменения в структуру и функционирование духовной образовательной системы. Во-первых, была выстроена стройная и иерархически упорядоченная система духовных школ: нижним уровнем были приходские училища, за ними следовали уездные училища, далее шла семинария, и венчала систему духовная академия.
В рамках этой реформы в 1809 г. число и приходских, и уездных училищ в Тверской епархии увеличилось до 9 за счёт открытия учебных заведений во Ржеве, Красном Холме, Старице и Вышнем Волочке; одновременно с этим нижние классы тверской семинарии отделились – и так появилось Тверское духовное училище. При этом следует заметить, что, согласно проекту реформы, планировалось открывать одно училище на 2–3 уезда. В Тверской епархии, таким образом, училищ каждого типа должно было стать от 4 до 6, однако на практике их число оказалось выше нормы в 1,5-2 раза.
Второй фактор, которым объясняется достаточно высокий уровень образованности духовенства Тверской епархии в конце XVIII – первой половине XIX вв., заключался в том, что в тверской семинарии ещё со второй половины XVIII столетия преподавался полный семинарский курс, а таких учебных заведений в Российской империи в то время было немного. Семинарский курс наук традиционно делился на несколько двухгодичных классов – «риторики», «философии» и «богословия», при этом богословское отделение являлось высшим. В тверской семинарии имелись все упомянутые классы, поэтому доля выпускников, которые освоили полный семинарский курс, у нас была выше, чем в ряде других епархиях страны.
Когда мы говорим о работе системы образования и о качестве подготовки, то, конечно, очень многое зависит от преподавателей. Некоторые из педагогов тверской семинарии занимались научными изысканиями, издавали свои труды, а ряд преподавателей был удостоен государственных наград. Так что в этом отношении нашей семинарии действительно было чем похвастаться.
Ещё один примечательный момент, который необходимо отметить – это то, что тверская семинария была одной из самых многолюдных в империи. В первой четверти XIX в. число воспитанников составляло от 400 до 500 человек, в 1830-е гг. их число доходило уже до 670, в 1840-е гг. приближалось к 900. То есть наша семинария была действительно крупным учебным центром России.
Наконец, можно упомянуть о том, что лучшие выпускники тверской семинарии продолжали образование в духовных академиях. В первой половине XIX в. от 4 до 10 человек с каждого выпуска направлялись в высшие духовные учебные заведения, которые располагались в Киеве, Москве и Санкт-Петербурге. Перед выпускниками академий открывались самые благоприятные перспективы продвижения по линии духовного ведомства.
В 1840-е гг. образовательный процесс в духовных учебных заведениях Российской империи претерпел существенные изменения. На смену общим просветительским задачам пришёл более утилитарный подход, что выразилось, в первую очередь, во введении в учебный план прикладных и естественнонаучных предметов. Идейными вдохновителями этих изменений стали обер-прокуроры Св. Синода Степан Дмитриевич Нечаев и Николай Александрович Протасов.
В этой связи в 1845 г. в тверской семинарии появился курс медицины, а спустя год началось преподавание сельского хозяйства. Ещё через год [в 1847 г.] для практических занятий семинарии была передана пустошь, на которой устроили ферму. В середине XIX в. для повышения качества обучения в тверской семинарии был собран обширный гербарий, коллекции минералов, насекомых и почв, при этом упор делался на местные образцы. Предполагалось, что всё это будет способствовать расширению кругозора учеников и даст им практические знания.
Таковы были успехи, которые можно отметить, говоря о системе духовного образования в Тверской епархии в конце XVIII – первой половине XIX вв. Теперь перейдём к проблемам и недостаткам духовных школ нашего региона, которые влияли не только на подготовку духовенства, но и на их последующую профессиональную деятельность. Впрочем, сразу отмечу, что во многом эти сложности были не уникальны и могут служить иллюстрацией общего состояния духовного образования в России в то время.
Итак, первая проблема, как обычно – финансовая. Она имела множество составляющих, я отмечу лишь одну из них. После реформы духовных школ 1808 г. дети духовенства были обязаны поступать в учебные заведения в возрасте 6–8 лет под страхом исключения в податное сословие. При этом духовные училища, как мы уже видели, имелись не во всех городах губернии, что вынуждало родителей тратиться на содержание детей вдали от дома.
В этой связи упомяну о примечательном случае. В 1802 г. духовенство Вышнего Волочка подало прошение об открытии в городе училища – на тот момент оно ещё отсутствовало. Ближайшие школы находились в Торжке (в 59 вёрст), Твери (112 вёрст) и Бежецке (117 вёрст), и из-за высоких цен родители не могли обучать там детей. Духовенство обязывалось самостоятельно содержать училище и выстроить для него здание, однако просителям было отказано. Таким образом, инициатива, направленная на повышение доступности образования, в этой ситуации не нашла поддержки начальства.
К счастью, спустя 7 лет духовное училище в Вышнем Волочке всё же появилось, однако можно представить, сколько ещё в епархии было семейств духовенства, которые сталкивались с аналогичными проблемами. И это были не только городские священнослужители, но и сотни сельских клириков, для которых обучение и содержание в городе детей было крайне обременительно.
Пример про то, что ученики, идущие на каникулы, останавливаются у кого-то на ночлег и уплетают за обе щёки то, что «у нас даже свиньи не едят».
Вторая проблема, о которой необходимо упомянуть – это низкое качество подготовки учеников, которые поступали в духовные школы в начале XIX в. Обучение детей грамотности в церковной среде ещё с XVIII в. считалось задачей родителей, но порой духовенство пренебрегало данной «обязанностью». По этой причине в 1801 г. вышло распоряжение тверского епископа Павла (Зернова): «Чтоб все учёные священно- [и] церковнослужители всемерно и непременно старались детей своих не точию российской грамоте и писать по-русски обучить и по латыни тоже знать, но и начала грамматические им показать». Необученных детей «учёных» отцов архиерей велел не принимать в школы, а их родителей штрафовать.
Ещё одной проблемой было отсутствие единой программы в учебных заведениях епархии. В 1814 г. в духовных школах Тверской губернии были принят новый устав и введён новый учебный план, однако полной унификации учебных программ при этом не произошло: например, в училищах Старицы и Красного Холма в 1830-х гг. преподавалась риторика, чего не было, к примеру, в училище г. Твери.
Ещё одна сложность была связана с нехваткой учебных книг и скудостью библиотек; впрочем, для первой половины XIX в. это была общая проблема всех вообще духовных школ России. По отзыву ревизора за 1815 г., библиотека тверской семинарии была посредственной. Из-за отсутствия площадей книжный фонд с XVIII в. размещался под соборной колокольней и мало использовался в учебном процессе. В 1855 г. ревизор докладывал, что более 6000 томов лежали без всякого употребления. Такова была ситуация в тверской семинарии – однако библиотеки духовных училищ отличала ещё бо́льшая скудость.
Огромной проблемой духовных школ нашей губернии была их переполненность; опять же, Тверская епархия не была в этом отношении уникальной – со второй четверти XIX в. это стало бедой практически всей империи, но в нашем регионе эта проблема обнаружилась довольно рано – уже в начале XIX в. Так, в 1801 г. епископ Павел (Зернов) констатировал, что педагоги семинарии и училищ не справляются с «количеством учеников», а в 1807 г. архиепископ Мефодий (Смирнов) по этой же причине распорядился ужесточить вступительные экзамены в семинарию. Если говорить об абсолютных цифрах, то, например, в 1806 г. в риторическом классе семинарии насчитывалось около 300 человек, а к 1808 г. в тверской семинарии, включая низшие классы (т.е. de facto вместе с духовным училищем), обучалось 1224 человека. Цифра, конечно, огромная.
Как я уже говорил, в первой половине XIX в. тверская семинария становится одной из самых многолюдных в империи. Из-за избытка учащихся каждый класс имел подчас по 3–4 параллели, при этом размер класса до 150 человек считался приемлемым и не требовал дробления.
По числу учеников духовных училищ Тверская епархия в 1837 г. находилась на 2 месте в империи (2170 человек), а в 1866 г. – на 3 месте [1599 человек].
Духовные школы Российской империи ежегодно выпускали огромное количество учеников, поэтому к середине XIX в. в центральных епархиях страны наблюдается масштабное перепроизводство кадров и дефицит мест для служения. Время ожидания назначения на приход часто составляло 5–8 лет, а иногда доходило даже до 15. Последствия вынужденного безделья протоиерей тверской Владимирской церкви Василий Фёдорович Владиславлев описал на примере своих семинарских товарищей – я процитирую: «Это жалкие развалины когда-то порядочного здания. Было время, они порядочно учились, они похожи были на людей: теперь они – идиоты. Их 15-летняя праздная, нищенская жизнь убила в них всё, что приобретено было продолжительным учением». Как отмечал священник, уже после 10 лет праздности такие юноши забывали всё, кроме славянской грамоты.
Следует заметить, что учебный процесс в духовных школах страдал из-за периодического освобождения учеников от занятий. Например, по распоряжению архиепископа Мефодия (Смирнова) в начале XIX в. в каждую тверскую церковь ежедневно посылалось по 2 семинариста для пения и чтения на утреннем богослужении, в результате чего около 60 человек каждое утро пропускали учебные часы. По утверждению Петра Васильевича Знаменского, это делалось для того, чтобы ученики, которые постоянно упражнялись в латыни, не забыли русский язык. Об этом мы ещё поговорим.
Пение семинаристов и учеников Тверского духовного училища в архиерейском хоре также негативно сказывалось на успеваемости. Как вспоминал сын сельского дьячка Иустин Михайлович Малеин, певчие плохо учились и редко посещали занятия, но их исправно переводили из класса в класс. Аналогичная ситуация была с семинарским хором – спевки отнимали много времени, а членство в коллективе становилось скорее принудительным. Примечательно, что некоторые сознательные родители специально хлопотали об исключении сыновей из хора, порой используя для этого даже ходатайства влиятельных лиц.
До этого мы говорили об организации духовной образовательной системы как таковой. Теперь перейдём к тем сложностям, которые обнаруживаются в содержательной стороне учебного процесса. Следует остановиться на некоторых моментах, которые характеризуют саму подготовку будущих пастырей.
Одна из проблем была связана с преподавательским составом учебных заведений. Я уже упоминал о том, что штат тверской семинарии был укомплектован выпускниками духовных академий, однако формально высокий образовательный уровень наставников не гарантировал успешности учебного процесса. Протоиерей Василий Фёдорович Владиславлев так описывал лекции профессора гражданской истории: «У него в классе шум страшный: кричат, поют песни, бродят посредине, ходят по партам в картузах, дерутся, хохочут. А Иван Максимович (т.е. профессор) сидит на стуле и с жаром говорит лекцию. Около него толпы учеников: кто разговаривает, кто сыплет бумажки на голову Ив[ану] Максимовичу, а Ив[ан] Максимович всё продолжает лекцию». По воспоминаниям Иустина Михайловича Малеина, уроки латыни в семинарии превращались в настоящий театр, на который приходили посмотреть ученики других отделений. В другом месте И. М. Малеин вспоминает профессора математики, который плохо знал свой предмет, из-за чего занятия практически теряли смысл.
Как отмечали современники, одним из основных пороков духовного образования была сухость и схоластичность, и на этом фоне любое исключение становилось заметным явлением. Именно таким было время ректорства в тверской семинарии архимандрита Афанасия (Соколова), который возглавлял учебное заведение в 1832–1837 гг. В преподавании он отходил от «традиционных канонов», однако его дело не нашло продолжателей, и в середине XIX в., по отзыву Василия Фёдоровича Владиславлева, схоластичность убила все живые движения в умах учащих и учащихся.
Следует признать, что зазубривание было основным способом постижения материала в духовных школах. Вспоминая годы обучения, священник В.Ф. Владиславлев писал, что в училище «изощрялась память, но нисколько или почти нисколько не развивался ум». Такую же ситуацию автор констатировал в середине XIX в., побывав на публичном экзамене в Тверском духовном училище: как сообщает Василий Фёдорович, дети, к сожалению, не могли ответить на простейшие вопросы, где требовались соображение и логика.
Большой проблемой в первой четверти XIX в. являлось господство в духовных школах латыни. Священник Иван Антонович Соловьёв отмечал, что русская грамматика «считалась предметом маловажным», её не всегда включали в программу семинарских экзаменов, в то время как большая часть времени отводилась проверке познаний в латыни. Сложившуюся в начале XIX в. ситуацию он характеризовал следующим образом: «Тяжко затрудняя латынью, тогда мало обращали внимания на русскую прозу, почему и кончали курс по знанию древних языков не большими умницами, а по-русски – не малыми дурачками».
Действительно, митрополит московский Филарет (Дроздов) признавал, что до реформы 1808 г. ученики умели лучше читать и говорить по-латыни, чем по-русски, а авторитетный дореволюционный исследователь Пётр Васильевич Знаменский отмечал, что из-за засилья латыни некоторые мальчики к поступлению в риторический класс семинарии успевали забыть родной язык.
Есть удивительное свидетельство относительно того, как порой писали сочинения на русском языке воспитанники духовных школ.
Калязинский иерей Иоанн Степанович Белюстин также сетовал на то, что семинаристы 1830-х гг. плохо знали русский язык, на котором им предстояло общаться с паствой, но при этом убивали много лет на изучение латыни и греческого языка, которые затем быстро забывались.
Внимание к древним языкам в отдельных случаях могло поддерживаться личным влиянием епархиального архиерея. Например, тверской архиепископ Гавриил (Розанов) предпочитал говорить с духовенством на латинском и греческом языках, а не на русском.
Развитие навыков устной и письменной речи в духовных учебных заведениях в первой половине XIX в. сводилось к усвоению специфического формализованного языка. Василий Фёдорович Владиславлев так описывал требования профессора риторики тверской семинарии Кузьмы Кирилловича Чередеева: тот «до чрезвычайности любит все формы и законы риторические, требует периодов круглых и полных, требует тропов и фигур, требует всего скелета риторического в проповеди, формальных доказательств, вступлений, переходов, заключений, требует, чтоб и слог иль язык самый проповеди отличался латини́змом, книжничеством». Тексты, написанные в живой неакадемической манере, этот преподаватель подвергал разгромной критике.
Что касается написания сочинений, то ученикам предлагалось это делать преимущественно на богословские и философские темы, которые были сложными для понимания. Некоторые преподаватели помогали юношам приобрести необходимый опыт и учили связно излагать мысли, но это – исключение. По воспоминаниям протоиерея Василия Фёдоровича Владиславлева, к таким педагогам относился ректор тверской семинарии Афанасий (Соколов), который давал простые темы – например: «Для хорошего ученика экзамен нисколько не страшен» и тому подобные.
Написание текстов также осложнялось нехваткой общей начитанности, что отмечал в мемуарах священник Иван Антонович Соловьёв: «Не читая никаких книг, трудно придумывать слова и соединять их в должном порядке… Трудны мне были эти сочинения без чтения каких-либо книг, которых мало кому выдавали из соборной библиотеки».
Я уже упоминал о том, что в 1840-е гг. учебные планы духовных школ начинают приобретать более утилитарный характер – в них появляются естественно-научные предметы, в том числе, например, сельское хозяйство. Так вот, как докладывал в 1855 г. ревизор, воспитанники тверской семинарии не желали заниматься сельским хозяйством, и поэтому начальство было вынуждено нанять на специально созданную ферму работников. В мемуарах выпускников тверской семинарии отмечается, что преподавание сельского хозяйства было очень слабым.
До этого мы говорили о проблемах, которые обнаруживаются в содержательной стороне учебного процесса. В сфере контроля и оценки знаний учеников также имелись серьёзные недостатки, и во многом они были вызваны нехваткой педагогов. Ревизор в 1818 г. отмечал, что в семинарском классе риторики на 270 учеников приходился один учитель, которому помогал лектор-студент. Из-за слишком большой численности учеников для проверки знаний учителям приходилось полагаться на помощников из самих воспитанников – на так называемых авдиторов. Это создавало почву для мздоимства, которое в самых различных проявлениях сопровождало ученика на протяжении всего времени обучения. Авдиторы опускались до прямого шантажа и занижения оценок, поэтому постоянное задабривание проверяющих прочно входило в практику с первых лет обучения.
Следует отметить, что с 30-х гг. XIX в. строгость экзаменов в тверской семинарии постепенно слабела, и одной из причин этого была боязнь преподавателей вызвать гнев учеников. В 1831 г. семинаристы угрожали расправой инспектору, если на экзаменах и при составлении разрядных списков он кого-либо «обидит». Возможно, с этим связано заметное уменьшение числа отчисленных в последующие годы.
Помимо названных проблем, контроль успеваемости в целом был формализован. Насколько слабым он был в тверской семинарии, демонстрирует пример из биографии Иустина Михайловича Малеина: за один удачный ответ учитель не спрашивал его на экзаменах на протяжении последующих двух лет.
Попытки отойти от этой традиции обнаруживаются в тверской семинарии в 30-е гг. XIX в. По воспоминаниям священника В.Ф. Владиславлева, ректор архимандрит Афанасий (Соколов) на экзаменах задавал ученикам написание нескольких экспромтов-сочинений, которые тут же зачитывались. Для проверки развитости ума воспитанников он практиковал ещё один вид заданий: вызывал десяток учеников, задавал им вопрос, на полученный ответ выдвигал возражение и предлагал его разрешить, на данное объяснение формулировал контраргумент и т.д. Всё это будило ум воспитанников, вызывало среди них здоровую соревновательность и очень не походило на то, что они привыкли наблюдать на других предметах. К сожалению, с приходом на пост ректора [в 1837 г.] архимандрита Макария (Зимина́) практика таких экзаменов ушла в прошлое.
Позиция архиерея, если он принимал участие в экзаменах, оказывала серьёзное влияние на их ход и качество. Например, архиепископ Мефодий (Смирнов) был строгим экзаменатором: при переводе из риторического класса в философский в 1813 г. он оставил в том же классе 59 человек, а 20 учеников исключил; в другой раз к повторному изучению наук он определил 70 «риторов». Исправно посещал семинарские испытания и архиепископ Амвросий (Протасов); его строгость была столь велика, а возмущение учеников его суровостью настолько сильным, что в покушении на него в 1831 г. подозревали семинаристов – в этом году в архиерейскую карету выстрелили из ружья, но владыка, к счастью, не пострадал.
По большей части формальный характер имели публичные экзамены, которые проходили в присутствии представителей городской общественности. Опыт Тверской епархии показывает, что содержательная часть такой аттестации в значительной степени зависела от позиции архиерея. Например, архиепископ Гавриил (Розанов) делал из публичных испытаний заранее согласованный спектакль: вопреки положениям Устава, собравшейся аудитории показывали только лучших учеников, ответы для которых составляли сами преподаватели. Протоиерей Василий Фёдорович Владиславлев называл такие экзамены «кукольными». Порой благостный спектакль переходил в настоящую комедию, когда под всеобщий смех отвечать на экзаменационные вопросы вызывали приближённых архиерея. Проверка знаний учеников из низших классов духовного училища при этом заключалась в выслушивании ответа, который состоял в прямом смысле слова всего из двух-трёх слов.
Менее формально публичные испытания проходили при архиепископе Мефодие (Смирнове), однако, как отмечал священник Иван Антонович Соловьёв, на них «владыка больше испытывал учителей, чем учеников, чтобы узнать, достойны ли они занимать свои места». Тверской архиепископ Амвросий (Протасов) был эрудированным и талантливым оратором, поэтому экзамены под его председательством часто превращались в продолжительные учёные монологи владыки и мало способствовали выявлению уровня познаний учеников. Таким образом, свою прямую функцию эти аттестации практически не выполняли.
Более всего соответствовал роли экзаменатора архиепископ Григорий (Постников), который не пропускал ни одной неточности в ответе, из-за чего преподавателям, по словам современника, «приходилось сильно жутко»: например, по одному только догматическому богословию он мог экзаменовать учеников по 3-4 часа.
Как же можно оценить качество профессиональной подготовки, которую получали в тверских школах будущие священники и дьяконы в первой половине XIX в.? Достоверную оценку этому могут дать те лица, которые на практике проверили эффективность полученных навыков и знаний. Калязинский иерей Иоанн Степанович Белюстин по этому поводу писал следующее: «Чтобы быть пастырем, для этого необходимо знать, что делать и как делать. Двенадцатилетняя подготовка не дала для этого ровно ничего или почти ничего».
Помимо сферы образования, проблемы имелись и в области воспитания. Согласно Уставу духовных школ, формировать личности будущих служителей церкви должны были
однако на практике оба этих инструмента оказывались несостоятельными.
Я не буду вдаваться в грустные подробности, но крайне негативное влияние на воспитанников оказывали ректоры тверской семинарии Макарий (Зимин) и Никодим (Лебедев); в том же русле действовали и отдельные преподаватели семинарии и духовных училищ Тверской епархии. Сравнение мемуаров воспитанников духовных школ показывает, что такая печальная ситуация была достаточно широко распространена. Конечно, нельзя очернять всех преподавателей Тверской епархии, однако следует признать, что негативных образцов действительно хватало. Впрочем, подобная ситуация наблюдалась и в других частях Российской империи.
Подводя итог, можно констатировать, что по уровню образованности служителей церкви в конце XVIII – первой половине XIX вв. Тверская епархия значительно опережала даже столичные регионы, и главную роль в этом сыграло наличие развитой духовно-образовательной инфраструктуры. Реформа 1808 г. не решила многих ключевых проблем духовной школы. Несмотря на повышение образовательного уровня преподавателей, воспитанникам приходилось сталкиваться с комично-печальными проявлениями педагогической некомпетентности. Зубрёжка как главный способ постижения материала господствовала в учебных заведениях Тверской епархии, как и по всей России; некоторые преподаватели стремились отойти от этой традиции, но их дело не находило продолжателей. Слабость требований, формализм и злоупотребления при контроле и оценке знаний лишали учеников стимулов и негативно влияли на профессиональную подготовку. Особенностью отношений тверских семинаристов и их наставников была боязнь физической расправы, которую испытывали профессоры: в истории семинарии встречаются случаи угроз, избиений и покушения на убийство. В воспитательном процессе в этот период также обнаруживается немало изъянов.
Однако, несмотря на все перечисленные сложности, именно из стен духовных учебных заведений вышла бо́льшая часть образованных людей Российской империи XIX в., которые затем пополняли ряды научной и творческой интеллигенции. Тверская семинария тоже дала России большое количество незаурядных личностей, которые стали её гордостью и славой. Владимир Иванович Колосов в своей «Истории Тверской духовной семинарии», которая была выпущена к 150-летию нашей семинарии, посвятил её выдающимся воспитанникам целых 30 страниц. Среди выпускников семинарии был:
и многие другие.
Противоречивость и единство этих двух аспектов является, пожалуй, самой точной характеристикой системы духовного образования в первой половине XIX в.
