Сочинения Иоанна Златоуста оказали огромное влияние на церковную литературу последующих столетий: недаром со временем ему присвоили этот самый титул — Златоустый (греч. Χρυσόστομος). Слогом святителя Иоанна продолжали восхищаться еще в XIX веке. И лишь в последние сто лет его читатели стали сетовать, что творения Златоуста кажутся им тяжеловесными, многословными и не всегда ясными. Как нам преодолеть трудности чтения одного из столпов святоотеческой письменности?
Вполне созвучные современным мысли о стиле Златоуста высказал в 1970-е годы русский религиозный философ и богослов Сергей Фудель. В своей книге «У стен Церкви» он написал так: «Святой Иоанн Златоуст говорил в формах византийской риторики конца IV века, в формах для нас тяжелых, ненужных, даже досадных. Помню, архимандрит Серафим (Батюгов) имея в виду именно этот внешне чуждый нам стиль, говорил: „Читать всего Златоуста так, как он напечатан, нам почти невозможно. Его надо издавать как-то по-другому“».
Отношение к творениям Иоанна Златоуста сегодня чем-то схоже с тем, что часто можно услышать о романе «Война и мир» Льва Толстого. Никому не придет в голову усомниться в литературном таланте Льва Николаевича, но все привычно закатывают глаза, вспоминая толстовские сложносочиненные предложения длиной в полстраницы.
Однако так же, как культурный человек не может позволить себе не читать «Войну и мир», человек церковный не может отставить в сторону сочинения Иоанна Златоуста. Хоть что-то прочесть да нужно.
«Один сетует и плачет о заключенных в темнице, другой об изгнанных из отечества и отправленных в ссылку, иной о лишенных свободы, другой о похищенных врагами и взятых в плен, иной о потонувшем или сгоревшем, другой о задавленном обрушившимся зданием. А никто не плачет о живущих нечестиво, но, что всего хуже, часто даже называют их счастливыми; это бывает причиной всех зол.
(«Слово о том, что кто сам себе не вредит, тому никто вредить не может»)
Одно дело, если мы хотим просто составить представление о его творчестве и стиле. Тогда достаточно выбрать несколько наиболее ярких образцов (к примеру, беседы на Нагорную проповедь, слова «О Крещении Господа и о Богоявлении», «О кресте и разбойнике», «О воскресении мертвых», отдельные из «Писем к Олимпиаде») — и на этом остановиться.
И другое дело, если нам важно разобраться, что считал святой Иоанн Златоуст по тому или иному поводу. Тогда хорошо бы найти способ как-то примириться с его своеобразными стилем и манерой изложения. А для этого важно как минимум иметь представление о жизни этого человека и о том, как рождались его сочинения.
Юношей Иоанн (347-407 гг.) провел немало времени, изучая риторику — науку говорить доходчиво и убедительно — у Ливания, одного из самых известных учителей Антиохии (Антиохия — в то время третий город Римской империи по величине и значению после Рима и Александрии, центр римской провинции Сирия. — Прим. ред.). Завершив обучение, молодой человек стал адвокатом и имел блестящий успех, но, с детства воспитанный в христианстве, в конце концов предпочел тихую уединенную жизнь — сначала в материнском доме, а затем в монашеской обители. В 39 лет он стал священником и скоро прославился по всей Антиохии вдохновенными проповедями и беседами (в частности, он разъяснял прихожанам Евангелие от Матфея и послания апостола Павла). Уже в то время, пишет профессор Московской духовной академии Константин Ефимович Скурат, «проповеди Златоуста (этим именем его станут называть уже после смерти) потрясали сердца слушателей и часто вызывали или слезы сокрушения, или бурные рукоплескания».
В 397 или 398 году его вызывают в столичный Константинополь и ставят на высшую церковную должность — константинопольским архиепископом (очень скоро это служение назовут патриаршим). Здесь, в самом сердце Восточной Римской империи, святитель Иоанн обнаружил целый клубок человеческих страстей и пороков: в высших кругах царили любовь к роскоши, пьянство, лесть и тщеславие, у духовных лиц было в обычае сожительствовать с девственницами, а город был наполнен бедняками, часто не находившими ни помощи, ни сочувствия. Златоуст начинает изо всех сил бороться с пороками константинопольского общества — и делом (например, резко сокращает расходы на содержание архиепископского двора и раздает излишки бедным), и словом. Обличительные речи святителя Иоанна звучали так громко, что их восприняла на свой счет (и не без оснований) супруга императора Аркадия Евдоксия. Сговорившись с заклятым недругом Златоуста — александрийским патриархом Феофилом (за крутой нрав и властолюбие его заочно именовали «христианским фараоном»), Евдоксия организовала самую настоящую травлю святого Иоанна с попытками его низложения и выдворениями на окраины империи. Первая ссылка продлилась недолго: народ возмутился и стал громко требовать возвращения Златоуста, а тут еще случилось землетрясение, которое императрица восприняла как недвусмысленный намек на то, что святителя нужно вернуть.
Из второй ссылки святой Иоанн уже не вернулся. А отправился он в нее после того, как прилюдно обличил языческое гульбище по случаю установки близ храма святой Софии колонны в честь Евдоксии. Святителя отправили в самые северные пределы Византии — сперва в Малую Армению (деревню Кукуз), а затем — на восточное побережье Черного моря, в глухое и дикое по тем временам поселение Питиунт (нынешнюю Пицунду). По дороге туда 60-летний архиепископ Константинопольский скончался от истощения и от грубого обращения конвоиров.
Большинство своих творений святитель Иоанн не написал, а произнес. В форме проповедей или бесед. Раннехристианский историк Созомен отмечает, что Златоуст имел обыкновение садиться среди народа на амвоне (Амвон — возвышение перед Царскими вратами в храме, на котором обычно стоит проповедник, а в древней Церкви чтец возглашал отрывки из Писания. — Прим. ред.), а слушатели собирались вокруг него. Это были скорее беседы, чем речи. Слова знаменитого своим красноречием епископа запечатлевали скорописцы и дальше распространяли среди церковного и светского общества. Читая толкования Иоанна Златоуста на книги Священного Писания, его беседы «О статуях» или слово «Против упивающихся и о воскресении», нужно помнить: все эти тексты адресованы конкретным людям, к которым святитель обращался лично, напрямую.
Большую часть бесед, записанных с его слов, владыка Иоанн отредактировал своей собственной рукой, но не все. Некоторые беседы и слова — особенно прозвучавшие незадолго до ссылок, когда было уже не до сверки текстов, — разошлись в неотредактированном виде и считаются не самыми удачными образцами златоустовского стиля. Речь идет, в частности, о беседах на книгу Деяний святых апостолов и на Послание к евреям апостола Павла.
Есть у Златоуста и такие сочинения, которые он написал самостоятельно: например, шесть слов «О священстве», в которых будущий святитель (в то время еще даже не священник) говорит о высоте иерейского служения и объясняет, почему сам он не дерзает приступать к алтарю; это письма к разным лицам (наиболее известны 17 писем к константинопольской диакониссе Олимпиаде и к папе Римскому Иннокентию I). Эти сочинения более стройные, чем устные беседы, в них легче следить за мыслью автора. Но для Златоуста они в каком-то смысле менее характерны: в первую очередь он был все же проповедником, обращавшим свое живое слово к живым людям.
Это слово было не только живое, но и весьма экспрессивное. Ведь главной своей задачей святитель считал достучаться до спящих сердец, встряхнуть людей, считавших, что, раз они крещены и исправно посещают храм в воскресные дни, то с ними «всë в порядке». «У него было впечатление, что он проповедует людям, для которых христианство стало лишь модной одеждой», — писал о Златоусте в 1920-е годы протоиерей Георгий Флоровский, один из лидеров русской богословской школы в эмиграции. А сам константинопольский архиепископ сетовал: «Из числа столь многих тысяч нельзя найти больше ста спасаемых, да и в этом сомневаюсь». О временах церковного благоденствия, сменивших эпоху гонений, он говорил с нескрываемой горечью: «Безопасность есть величайшее из гонений на благочестие, — хуже всякого гонения». И призывал своих слушателей — иногда весьма настойчиво — очнуться, стать христианами на деле: отказаться от излишеств, начать заботиться о нищих и больных, вспомнить про молитву. Эта настойчивость особенно заметна в беседах на нравственные темы — «Против оставивших церковь и ушедших на конские ристалища», «Слово к девственницам, жившим вместе с мужчинами» и т. д. «Если нужно проповедовать, то… с дерзновением; иначе это и не будет проповеданием», — был уверен Златоуст. Многие его сочинения попросту невозможно воспринять правильно, не осознавая этой задачи, которую он ставил перед собой, — «разбудить спящих».
Речи Златоуста — это «своеобразный диалог с молчащим собеседником, о котором проповедник иногда кое-что и сообщает», подводит итог Скурат. Но «никогда это не монолог без аудитории».
Как профессиональный оратор, святитель Иоанн, конечно же, широко использовал в своих проповедях риторические приемы, характерные для его времени. Например, исследователи его творчества обращают внимание на любимый им жанр энкомия, или панегирика, — похвального слова, для которого был характерен определенный набор стилистических приемов, таких как повтор, антитеза (противопоставление), гипербола (художественное преувеличение), сравнение и экфрасис (словесное описание какого-то произведения живописи, архитектуры и т. п.). Будучи образованным человеком, Златоуст часто цитировал других авторов, и далеко не только церковных: он много ссылается на иудейского историка Иосифа Флавия, основателя идеалистической философии Платона, других античных поэтов и историков…
В творениях Златоуста запечатлелась разговорная традиция того времени — например, смешение наклонений в придаточных предложениях, следующие друг за другом отрицания, отсутствие двойственного числа там, где оно требуется по правилам грамматики. Но все эти особенности его речи нам незаметны, ведь мы читаем святителя Иоанна в переводах, причем — в основном XIX века. 1840-е — 1890-е годы вообще были временем активного перевода святых отцов с церковнославянского языка на русский. Златоуста впервые издали по-русски в приложениях к журналу Санкт-Петербургской духовной академии «Христианское чтение» в 1840-1860-х гг. Позже, на рубеже 1890-х и 1900-х гг., был сделан еще один перевод, начатый по инициативе известного русского библеиста и толкователя Священного Писания, профессора той же Санкт-Петербургской академии Александра Павловича Лопухина.
Этими переводами мы пользуемся и по сей день, хотя уже в наше время появились отдельные заново переведенные тексты — например, «Огласительные гомилии к тем, кто собирается креститься» (Гомилия — от греч. ὁμιλία, «общество, общение, беседа». Так называется один из церковных жанров — слово или проповедь, посвященное, как правило, разбору фрагментов Священного Писания. — Прим. ред.) в переложении кандидата филологических наук Ирины Викторовны Пролыгиной.
Широкое использование старых переводов — вот одна из причин того, что некоторые тексты Златоуста могут вызывать у нас впечатление «тяжести».
Другая причина — в том, что сам святитель Иоанн подходил к делу проповеди исключительно добросовестно и старался всë объяснять досконально, с привлечением всего багажа имевшихся у него знаний. Например, в толкованиях на Евангелие от Матфея он приводит целый список причин, объясняющих, почему на горе Преображения перед Христом предстали именно Моисей и Илия. Во-первых — для того, «чтобы видно было различие рабов от Господа», то есть пророков — от Того, Кого многие считали всего лишь пророком; во-вторых — чтобы стало ясно, что Христос не нарушает иудейский закон (иначе такие ревнители закона, как Моисей и Илия, не повиновались бы Ему); в-третьих — явление умершего (Моисея) и «еще не испытавшего смерти» (Илии) должно было убедить апостолов, что Христос властен над жизнью и смертью, и т. д.
Златоуст не был сторонником «плетения словес» и в сравнении с другими ораторами своей эпохи отнюдь не отличался многословностью. С явной иронией он обращается к одному из современных ему проповедников: «Ты говоришь, что надо быть умеренным, ведешь об этом длинную речь и витийствуешь, разглагольствуя неудержимо. Но гораздо лучше тебя тот, кто учит меня этому делами. …И если ты не имеешь дел, то, разглагольствуя, не только не приносишь пользы, но более причиняешь вред; лучше бы молчать».
«Не говори мне, что такой-то восседает на колеснице, высоко поднимает брови и окружен толпою телохранителей. … Покажи мне отличие начальника не в этом, но в его состоянии по душе, то есть, управляет ли он своими страстями, побеждает ли недуги [сердца], например, обуздывает ли пристрастие к деньгам, укрощает ли ненасытную любовь плотскую, не сохнет ли от зависти, не возмущается ли сильною страстью тщеславия, не боится ли и не трепещет ли бедности или неблагоприятной перемены, не умирает ли от этого страха. Такого-то покажи мне начальника; вот это – власть. Но если он, управляя людьми, сам раболепствует страстям, о таком я скажу, что это раб более всех людей».
«Беседа о наслаждении будущими благами и ничтожестве настоящих»
Но нам, отвыкшим от долгого вдумчивого чтения, и сам Златоуст порою кажется чересчур затянутым. Дело тут больше в нас, чем в особенностях стиля константинопольского проповедника.
Есть еще и третья причина, почему нам может быть тяжело воспринимать Златоуста сегодня.
Как писал профессор Лопухин, каждое слово у святителя «дышало силою и жизнью, потому что бралось из известной всем действительности и пояснялось примерами, которые были одинаково понятны и высокообразованному патрицию, и самому последнему земледельцу». Чтобы говорить на одном языке со своими слушателями, святитель Иоанн то и дело опирался на примеры из жизни — естественно, той, что окружала его. А вот нам, живущим 16 веков спустя, совсем непросто примериться к той жизни, из которой он брал материал; в которой были господа и рабы, конские ристалища и ратоборцы, где признаком богатства человека были шелковые одежды, а болезни лечили «прижиганием и отсеканием».
Даже если знаешь, как сложилась судьба Златоуста; даже если представляешь атмосферу, в которой он проповедовал, и понимаешь, какие цели он преследовал, — это еще не залог легкости чтения его сочинений.
«Священник должен иметь душу чище самых лучей солнечных, чтобы никогда не оставлял его без себя Дух Святый, и чтобы он мог сказать: «и уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20). Если живущие в пустыне, удалившиеся от города, рынка и тамошнего шума… принимают множество и других предосторожностей, ограждая себя со всех сторон, стараясь говорить и делать всë с великой осмотрительностью, чтобы они могли с дерзновением и истинной чистотой приступать к Богу, сколько позволяют силы человеческие; то какую, думаешь ты, должен иметь силу и твердость священник, чтобы он мог охранять душу свою от всякой нечистоты и соблюдать неповрежденной духовную красоту? Ему нужна гораздо большая чистота, чем тем, а кому нужна большая чистота, тому более предстоит случаев очерниться, если он постоянным бодрствованием и великим напряжением сил не сделает душу свою неприступной для этого».
«Слово шестое о священстве»
Как же быть?
Прежде всего — понять, чтó именно в наследии Златоуста интересует лично вас. Это может быть, например, тема семьи и воспитания детей — святитель Иоанн уделял ей много внимания. В таком случае стоит просто выбрать подходящие сочинения (к примеру, три беседы о браке) и начать читать. Уже через несколько страниц вы поймете, что достаточно лишь привыкнуть к несколько архаичному языку (вспомним еще раз про переводы вековой давности), как всё встает на свои места: ход рассуждения Златоуста становится понятен, а сами мысли — ясны и прозрачны.
Так же обстоит дело, если вы выбираете любое другое произведение, будь то серия бесед о священстве, «Книга о девстве» или толкования на книгу Бытие. Лишь бы сама тема вас занимала и вы были готовы преодолеть первые три-четыре страницы. Это во-первых и, наверное, в-главных.
Во-вторых — принимаясь за Златоуста (и этот совет применим к святоотеческой литературе в целом), не стоит ожидать легкого расслабляющего чтения. Мысль отцов Церкви вообще очень концентрированная, насыщенная, за ее поворотами и изгибами обязательно нужно следить. Это непросто — мы, в отличие от константинопольской знати IV-V веков, с правилами логического рассуждения зачастую знакомы лишь «в первом приближении», и нам не всегда понятно, почему в том или ином случае автор делает тот или иной вывод. Значит, нужно сфокусировать всë свое внимание и прочесть, может быть, небольшой фрагмент — зато осмысленно.
Ну, а третий совет — продолжение второго: не стоит гнаться за количеством страниц, ставить перед собой задачу осилить весь томик Златоуста за три дня или, скажем, за неделю. Дело ведь не в количестве прочитанного, а в том, что останется в голове, когда книжка вернется на свое место в шкафу. Сегодня в нашем распоряжении есть множество приложений для мобильных устройств, позволяющих, к примеру, ежедневно читать положенные в этот день по уставу фрагменты Нового Завета с соответствующими святоотеческими толкованиями. Вот, пожалуй, прекрасный способ начать знакомство со Златоустом — каждый день смотреть его толкования на евангельское и апостольское чтение дня. Святитель подробно прокомментировал два из четырех Евангелий — от Матфея и от Иоанна, а также большинство посланий апостола Павла.