«Но старость – это Рим, который взамен турусов и колес не читки требует с актера, а полной гибели всерьез».
Слова «старость» в наши дни стараются избегать. В свои 67 лет я могу назвать себя «старушкой» только среди близких друзей, а более далекий человек сразу отреагирует: «Ну что вы, вы совсем не старая!», как будто старость – это какой-то недостаток, беда или порок. Конечно, рядом с моей мамой, которой на днях исполнилось 98 лет, мне трудно претендовать на почетное звание старого человека, но все же я нахожусь уже на том пути, когда кое-что о старении и старости начинаешь понимать изнутри.
А есть еще вежливый, часто вполне искренний ответ на реплику о старости: «Но душа у вас молодая!» Вот этим награждают не только меня, но и мою маму, а чаще всего награждали папу – православного мыслителя, не дожившего год до девяностолетия.
Стареет ли душа? Та ли она в старом теле, что и в молодом? Правильно ли говорить о пожилом человеке, что он молод душой, и надо ли всеми силами стремиться сохранить эту самую молодую душу? И, шире, – что несет старость душе?
Что она несет телу – это вполне очевидно, и это, конечно, никак не радует. «Если ты в старости проснулся и у тебя ничего не болит, значит, ты уже умер». К этому, безусловно, надо готовить загодя и тело – щадя и развивая его так, чтобы старческие недуги наступили возможно позже, – но готовить и душу ясным пониманием, что рано или поздно эти недуги придут и их надо будет встретить с достоинством. Принять это заранее, без иллюзий, и уготовить себя к терпению физических скорбей. Но это не значит «завернуться в простыню и ползти на кладбище».
Прав был Эльдар Рязанов в своей прекрасной песне:
«Осень жизни, как и осень года,
Надо, не скорбя, благословить…»
Правда, много позже он написал стихотворение-«опровержение»: «Отрекаюсь от своей ошибки, забираю эту песню вспять. У природы – редкие улыбки! Только их и надо привечать». Но из песни слова не выкинешь, а главное, она глубоко права.
Благодарно принимать – главный секрет счастья. И даже блаженства.
И не потому, что «так надо» – благодарность не дается насильно. Но старость действительно есть за что благодарить и есть чему в ней радоваться.
Постараюсь сказать, чему я искренне радуюсь и что ценю в своем возрасте приближения к настоящей старости.
Прежде всего, то, что от века ценило в ней традиционное общество, и, увы, гораздо меньше ценится теперь: опыт и приносимая им мудрость. «Седина же есть мудрость человеком (то есть людям)» (Книга Премудрости Соломона, 4:9). То, что приносит опыт прожитой жизни, не заменишь ничем.
Пока ты сам не пожил, не прожил достаточно много – этого у тебя нет. А чего «этого»? Прежде всего опыта общения с людьми, с собой и с Богом. Этот опыт может быть осознанным, а может быть и «фоновым», сам собой; и, увы, может оказаться нулевым или отрицательным, потому что человек может всю жизнь отталкивать и людей, и Бога, и себя самого, настоящего.
Но сейчас я о том, за что можно и нужно Бога благодарить – об опыте любви, через которую познаются и люди, и свое назначение, и Источник любви – Бог. Да, звучит выспренно, но ведь это так: сколько ты любил, столько ты и жил. Не любил – не жил… Научаешься больше понимать людей, терпеть их, более того – глубже уважать их, это очень важно.
Огромная радость – видеть красоту людей. Такими красивыми я их в молодости не видела. Когда-то поразила меня реплика одной благочестивой бабушки в нашем храме: «А я и не встречала некрасивых людей! Все красивые!» Для меня пока не все красивы, но все ближе к тому…
«Прииде кротость на ны, и накажемся» – это из псалма 89, стихи 9-10: «Ле́та наша яко паучи́на поучахуся: дние лет наших в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет, и мно́жае их труд и болезнь: яко прии́де кротость на ны, и накажемся». Привожу славянский текст, потому что в Синодальном переводе (с еврейского масоретского текста) псалом сравнивает лета наши не с паутиной, а с угасающим звуком, а в конце стиха нет ни кротости, ни наказания-научения: «ибо проходят быстро, и мы летим». А я как раз о кротости и о научении ей.
Трудно смиряться с ослабеванием важнейших физиологических функций организма, а подлатать их и вытянуть к прежнему уровню не получится. Значит, смиряться, терпеть, учиться терпению. Учиться терпеть и близких, которые тебя и твоих проблем не понимают.
И вообще – учиться кротости, обретать ее. Мне до этого далеко, но я видела, как это происходило с моим папой.
Он всегда был горячим страстным человеком с далеко не идеальным характером, и уж чего в нем не было, так это терпимости и кротости. Но он стал верующим христианином, возрастал в своей вере и к приходу старости продолжил в ней возрастать. И в эту пору я с изумлением увидела, как он вырос над собой, каким терпеливым стал, как умерялась его гневливость, раздражительность, обидчивость. С угасанием физических возможностей это шло параллельно.
В конце жизни он совершенно ослеп, дикция у него стала ужасной, а ум оставался ясным и светлым. Свои книги он диктовал по телефону, последние две – мне. Приходилось многократно переспрашивать его, не разобрав сказанной им фразы, а каждый из нас знает, как это раздражает и обижает, какой гнев обычно вызывает у нас самих, когда нас не понимают. А он терпеливо и многократно старался повторять, пока я не воспроизведу сказанное им.
Это в работе. Но и в простом бытовом общении он обнаруживал кротость там, где ее никак не ждешь, и особенно не ждешь, зная человека много лет.
Я в этом явственно увидела работу христианина над собой. И во многом к этому труду души вынудили его тяжелые немощи. И конечно, без осознанной и выстраданной веры они бы ни к чему такому его не вынудили: ведь так многих они озлобляют и делают невыносимыми для ближних!
Но даны эти немощи нам именно для того научения, о котором говорит псалом. Для роста души. А вот воспользоваться этим трудным даром можно только сознательно.
Стариковские болячки у каждого свои, но самое общее – это то, что происходит с памятью. Кратковременная, сегодняшняя все короче, давняя, говорят, все яснее. Увы, до ощутимого прояснения давней я еще не доросла, а с кратковременной – все так. Если не сосредоточиваешься, выпадают простейшие звенья совершенно рутинных операций. Ситуация «за чем я шла на кухню?» уже давно стандартная, не просто повседневная, а многоразовая.
Как говорится, «склероз – лучшая из болезней: ничего не болит и каждый день столько всего нового!». Я это особо почувствовала, когда полностью забыла прочитанную года за два до того прекрасную книгу. Главное, я помнила, что я эту книгу очень хочу прочитать, должна прочитать, я ее скачала в электронную книжку… И вдруг в соцсети увидела напоминание «о чем вы писали два года назад»: свою совершенно восторженную рецензию на эту книгу! Я была потрясена. И, конечно, бросилась читать ее снова.
И оказалось, что я действительно ничего не помню – ни героев, ни ситуаций. Но поразительнее всего, что из памяти выпал сам факт первого прочтения книги, а вот память о том, что я намереваюсь ее прочитать – оставалась. Похоже и с фильмами: просмотренные два-три-пять лет назад можно смотреть совершенно заново. А вот с теми, которые видела и полюбила в молодости, конечно, другая картина.
Ну, кроме приобретения «каждый день столько нового», есть ли за что тут благодарить? Жизнь-то осложняется. Правда, есть масса мнемонических приемчиков, позволяющих как-то обходиться, – например, я давно повесила на входную дверь картинку с четырьмя предметами: кошелек, ключи, телефон, проездной билет (карточка москвича), приучила себя сверяться с этой картинкой, выходя из дому (и все же нередко забываю что-то из перечисленного). Все равно немало совершенно дурацких ситуаций, связанных с возрастающей рассеянностью и забывчивостью.
Но я недавно прочувствовала, что это все не только «издержки», не только показатель угасания, но и промыслительная особенность, которая может и должна служить во благо.
Место-то расчищается для памяти о непреходящем и о давнем.
О непреходящем – о том ценном и прекрасном, что было в жизни, о дарах Божиих. То, что было в нашей жизни настоящего, – оно наше, его никто и ничто не отнимет! Я побывала в удивительных местах, я видела красоту у своего порога, я знала какое-то невероятное количество потрясающих людей, и даже святых людей, и общалась с ними, меня любили мои родители, я видела зиму, и лето, и весну, и осень в их разнообразии, я была счастлива, я слышала прекрасную музыку, я… – ведь все это было у меня, и никто никогда не сможет сделать так, будто этого не было – оно было, а значит, оно есть! А еще есть самые потаенные сокровища веры, покаяния, любви…
О давнем, даже пока еще не проснулась долгая отчетливая память (и нет гарантии, конечно, что проснется) – с открывшейся дистанции, не столько даже временно́й, сколько дистанции нового состояния. Состояния выхода из страстности, чему тоже способствует физиология.
Это продолжение стиха из Книги Премудрости Соломоновой (4:9).
Конечно, страсти определяются не одними гормонами и прежде всего не гормонами, но гормональный фон их поддерживает, а часто заставляет доминировать. Если человек порабощен страстью, она останется с ним и при полнейшем угасании гормонов (не говоря уж о том, что есть изначально «чистые» от гормонов страсти, и самая главная из них – гордыня).
Увы, человек может сотворить себе кумира из страсти — из блуда, чревоугодия, «праведного» гнева, и носиться с этим кумиром до гробовой доски. Это особенно жалко и плачевно выглядит в случаях, когда дряхлые старички хвастаются самыми пошлыми любовными победами в прошлом и якобы в настоящем: тебе бы вспомнить, что ты человек, подумать о вечном, о любви и верности, а не о том, скольких ты баб перепробовал, но увы… Но в норме, при наличии здорового мировоззрения, страсти ослабевают, «житие нескверно» становится более достижимым.
Кроме «физиологических» страстей, есть страстный тип отношения к жизни, и вот этим я болела всегда. А находясь внутри этого – этого просто не замечаешь. Я делала то-то и то-то из любви к Богу, детям, людям, искусству, науке, истине, Церкви… И вдруг бац! – обнаруживаешь, что да, из любви, но – страстно. То есть разум отшибало, несмотря на все намерения его включить, шла на эмоциях, а казалось, что вот же, ищу воли Божией… И именно это принесло столько ошибок и падений, часть которых ты только теперь, когда страстность ослабла, и осознаешь.
Стариковские бессонницы (вот тоже ослабление функций: сон практически у всех портится!) поддерживают это. Проснешься до рассвета и думаешь, думаешь…
Лучше видишь то, что уже не исправить. Иногда это больно невыносимо. Это – раскаяние. Оно – шанс на подлинное, глубокое покаяние.
Да, только шанс, но на самое главное в жизни – на встречу с Истиной, с Богом Живым. А неисправимое остается только предать на волю Божию. Прийти к покаянию значит прийти к подлинной молитве, отдать себя, и жизнь, и сделанное тобой зло в руки милосердного Бога. Это – только через боль.
Все, что происходит с нами в старости, направлено на то, чтобы человек смог остаться наедине с собой и с Богом. Даже если просто наедине с собой – это уже полдела.
И это самое трудное.
Бег дней, заботы их, все эти «турусы на колесах» позволяют закрыться от себя, отложить знакомство с собой и оценку своей жизни на потом.
Но вот стихает этот шум забот, человек уходит на пенсию – и у многих обнаруживается вакуум. А если еще и чувствилища постепенно закрываются: зрение, слух? Да просто способность самостоятельно передвигаться?
Так у моей мамы в ее 98 лет. Почти не слышит (аппарат не помогает), видит только один глаз, но в очках минус 15 – видит, и ходить без помощи она не может. Но вакуума у нее нет: есть Пушкин и Блок, и книги, которые она читает и перечитывает, стихи, которые она помнит, ее огромная эрудиция. Она любит многих, и многие любят ее и благодарны ей. Многие годы все мои подруги – и ее друзья, и она их друг.
А ночами она плачет, вспоминая боль своей жизни. У нее эта боль неизбывна: она не верит в Бога. «Я не верю в Бога, но я понимаю, что такое грех» – еще давно сказала она мне.
А что с ним, грехом, делать, если нет таинства покаяния? Я надеялась, что возможность высказать то, что она десятилетиями носила в себе, облегчит ее. Отчасти так это и произошло, но лишь отчасти. Остается надеяться только на великую Божию любовь.
Это строчка из Заболоцкого.
Да, есть то, что можно понять только изнутри.
Еще не совсем изнутри, еще только на подходе, я понимаю так, что это простота и свобода быть собой, отмирание всех ролей и функций, всего наносного.
А как вам, не старым, помочь своим старикам в этом их трудном пути? Не дай Бог подталкивать на него (как мой сын пытается подталкивать свою любимую бабушку к вере и крещению).
Да просто любить.
И тоже терпеть.
И помнить, что именно они находятся на важнейшем, решающем отрезке жизненного пути.
Елена Тростникова,
Иллюстрации Екатерины Ватель,
Милосердие.RU
