В статье осуществлена попытка анализа опубликованных материалов заседаний Поместного Собора 1917–1918 гг., соборных определений и результатов его работы в новых политических реалиях и условиях антирелигиозной политики. Деяния собора отражают многодневные дискуссии, сопровождавшее их порой бурное обсуждение в процессе выработки и принятия соборных решений, а также противостояние идейных позиций и борьбу группировок при обсуждении вопросов о высшем церковном и епархиальном управлении, правовом положении Русской Православной Церкви, направлениях и перспективах государственно- церковных отношений. Ответственность за соответствие соборных определений канонам, догматам и церковному преданию, а в дальнейшем за претворение решений Поместного Собора в жизнь ложилась на епископат. Из епископата было сформировано соборное Совещание епископов. Иерархи должны были войти и в состав Высшего церковного совета. Многочисленные исторические источники дают убедительные доказательства того, что в 1920–1930-е гг. епископское служение стало подвигом во имя Бога для охранения церковных законов, обеспечения единства и самого факта существования Церкви.
Поместный Собор 1917–1918 гг. стал одним из важнейших событий в жизни Русской Православной Церкви ХХ в. Историки и богословы изучали и продолжают изучать соборные деяния, отражающие нелегкий процесс принятия решения о восстановлении патриаршества, противоборство соборных группировок и фракций в ходе обсуждения вопросов о высшем церковном управлении, государственно-церковных отношениях, правовом положении Русской Православной Церкви, епархиальном управлении и приходе. Соборные дискуссии отражают различия во мнениях членов собора, аргументы и обоснования разнообразных точек зрения, механизмы согласования и выработки итоговых решений. Многочисленные аспекты работы Поместного Собора и принятые им определения неоднократно становились объектом исследования. Свой вклад в разработку проблемы внесли М. А. Бабкин, М. В. Шкаровский, А. Н. Кашеваров, Н. А. Кривошеева, С. С. Фирсов и др. [Бабкин, 2021; Кашеваров, 2019; Фирсов, 2002; Шкаровский, 2010; Шкаровский, 2017; Кривошеева, 2012]. Однако широта постановки исследовательских задач светских и церковных историков делает материалы заседаний Поместного Собора 1917–1918 гг. практически неисчерпаемым историческим источником.
В оценке большинства историков Поместный Собор 1917–1918 гг. не только восстановил принцип соборности, но и создал церковно-канонические основы существования Православной Церкви, стал залогом выживания и сохранения Церкви как социального института в непростых условиях ХХ в. Такая оценка правомерна, но требует уточнения. Без епископата, принявшего на себя всю тяжесть управления Церковью, выстраивания отношений с государственной властью, репрессий и гонений, обеспечить жизнь и само существование Церкви было бы практически невозможно.
Специфика исторического момента, обусловленная падением монархии и демократизацией общественно-политической жизни, предоставила Православной Церкви, освободившейся от мелочной опеки самодержавного режима, особые возможности. Перспектива обновления жизни Церкви на началах соборности становилась более чем реальна и нашла отражение в тексте послания Св. Синода, посвященного созыву Поместного Собора и датированного 29 апреля 1917 г.: «Издревле господствующее в Православной Церкви выборное начало должно быть проведено во все доступные для него формы церковного управления. Широкое участие всех членов Церкви в делах церковных, при нерушимости присвоенных каждому прав и обязанностей, должно привлечь всех к живой деятельности в пользу Церкви» (Деяния. Кн. 1.1, 1918, 4). Упорядочение внутренней жизни Русской Православной Церкви, нарушенной вследствие длительной зависимости Церкви от государства, введение единообразия в рамках всего церковного организма провозглашалось теперь делом всего церковного общества, а не только священнослужителей и епископов. Но именно к епископату, обладающему соответствующими знаниями и опытом, был обращен призыв Св. Синода к деятельному участию в процессе обновления: «Преосвященные архипастыри! На вас ближе всего лежит священный долг руководительства вашей паствою в эти смутные, но великие и святые дни церковного возрождения». Епископам предлагалось стать не только пастырями, но и «соработниками» преобразования церковной жизни, предоставить пастве широкую свободу собраний и союзов. Священнослужителей Синод призывал к единению и «союзу любви» с архипастырями, ведь существование Церкви без епископа невозможно, потому что нарушает ее каноны. К верующим был обращен призыв соблюдать законность и порядок, условием же их достижения могло стать сотрудничество и взаимодействие с пастырями. Следование всех групп обращенным к ним воззваниям могло стать средством укрепления и государственного, и церковного строя. Решения, которые предстояло выработать собору, следовало согласовывать с церковной властью и с апостольскими правилами, «все должно быть благообразно и по чину» (Деяния. Кн. 1.1, 1918, 5).
В сформированном для подготовки собора Предсоборном совете архипастыри были представлены двенадцатью епископами: пятью членами Св. Синода — архиепископ Карталинский, экзарх Грузии Платон (Рождественский), архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), архиепископ Ярославский Агафангел (Преображенский), епископ Самарский Михаил (Богданов), епископ Уфимский Андрей (Ухтомский) и семью епархиальными преосвященными — митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), архиепископ Новгородский Арсений (Стадницкий), архиепископ Московский Тихон (Беллавин), архиепископ Тамбовский Кирилл (Смирнов), архиепископ Волынский Евлогий (Георгиевский), епископ Пермский Андроник (Никольский) и епископ Минский Георгий (Ярошевский)[1]. Из 62 членов совета представители епископата составили 19,4%. Все десять отделов Предсоборного совета возглавили епископы, но в составе участников, привлеченных к работе совета, преобладали ученые мужи — более 20 профессоров университетов и духовных академий (37,1% от общего числа членов совета). Та же тенденция сохранялась и при выборах членов собора: помимо уже входивших в состав Предсоборного совета следовало избрать по три члена от четырех духовных академий и по одному члену от Академии наук и одиннадцати университетов. В ходе работы Поместного Собора профессура пользовалась значительным авторитетом и влиянием. Последнее было связано с глубиной научных познаний, частотой и, несомненно, убедительностью их выступлений с высокой соборной трибуны. Профессура внесла серьезный вклад в работу отделов собора, процесс подготовки проектов решений по важнейшим вопросам. В ходе дискуссий мнения профессуры могли быть как однозначно за, так и однозначно против высказанных в докладах и проектах мнений. Долю ученых мужей определить в числе членов собора затруднительно в связи с выбытиями, невозможностью участия в заседаниях и изменениями состава соборян. Доля же архипастырей оставалась практически неизменной. Так, в соборе участвовали 564 человека, в их числе патриарх, девять митрополитов, 17 архиепископов и 53 епископа. Все 80 архипастырей составили 14,2% от общего числа членов. Приблизительная доля профессуры, согласно спискам разделенных на категории членов собора, составила 8,5%, в том числе члены Предсоборного совета, представители духовных академий и университетов (Деяния. Кн. 1.1, 1918, 119–133); подсчитано автором).
В день фактического начала соборных заседаний 16 августа 1917 г. к членам собора обратился протопресвитер московского Успенского собора Николай Александрович Любимов. В своем приветственном слове он особо отметил широкий состав участников собора и подчеркнул ценность всех его групп. Епископату, как прямым наследникам и преемникам апостольского служения, Н. А. Любимов адресовал призыв-мольбу верующих: «Озарите светом истины Христовой наш помраченный разум: „вложите“ в отягченные плотскими похотями „сердца наша страх блаженных заповедей“ Господних, да „духовное жительство пройдем“ в Церкви Христовой, „мудрствующе и деюще вся, яже к благоугождению Божию“». Протопресвитер Н. А. Любимов высказывал надежду, что ученые дадут собору свои знания истории и церковных установлений для церковного строительства в современных условиях, священники поделятся духовным опытом для спасения душ верующих, а их знание духовных нужд верующих будет иметь ценность для устройства приходской жизни; задача прибывших на собор мирян виделась ему в непосредственном участии в церковном строительстве и обновлении (Деяния. Кн. 1.2, 1918, 27–28).
При всем демократизме состава Поместного Собора 1917–1918 гг. роль последней инстанции в принятии решений была отведена все-таки епископату. Собор должен был определить и установить форму и состав высшего церковного управления. Но согласно п. 10 Устава Поместного Собора, «Правилодательные или иные основоположные постановления Собора приемлют силу соборных определений или посланий лишь по принятии их общим собранием Собора и неотвержения их тремя четвертями голосов Совещания епископов» (Деяния. Кн. 1.1, 1918, 39). Для руководства общими вопросами работы собора и обеспечения объединения его деятельности, в том числе согласования работы отделов и взаимодействия между ними создавался Соборный совет. Совещание епископов включало архиереев — членов собора, и присутствие на его заседаниях посторонних лиц было строжайше запрещено. Возглавлять работу совещания должен был председатель или один из товарищей председателя собора. Значение этого органа определялось тем, что совещание в течение трех дней рассматривало соборные постановления на предмет соответствия Слову Божию, канонам, догматам и Преданию Церкви. После обсуждения проводилось поименное голосование епископов, фиксировавшееся личной подписью преосвященного. Отклоненное постановление, при условии обоснования мнения епископов, могло быть вынесено на повторное рассмотрение, но и после этого вновь рассматривалось совещанием. При вторичном отклонении оно не могло стать соборным определением. Ни в Уставе Поместного Собора, ни в приветственных адресах и телеграммах, направленных в адрес собора, ни в выступлениях, прозвучавших с соборной трибуны в первые дни его работы, не говорилось о патриаршестве. Вероятно, и в силу того, что позиция Предсоборного совета в этом вопросе была достаточно сдержанной, принцип соборности однозначно перевесил в нем идею единоначалия в Церкви. Так, член совета Государственного контроля, председатель общества «Соборная Россия» А. В. Васильев упрекал Предсоборный совет в том, что в разработанном им для собора проекте совершенно не отводилось места патриарху, а в комментариях к документу упор был сделан на то, что идея патриаршества противоречит идее соборности.
Только на десятый день работы собора — 25 августа — при обсуждении вопроса о составе и организации работы отделов настоятель Успенского храма в Гельсингфорсе прот. А. А. Хотовицкий выразил мнение, что «если учитывать настроение текущего момента, то основным Отделом явится отдел о высшем церковном управлении, и здесь напрашивается сам собою в первую очередь вопрос о патриаршестве. Государство наше распыляется, рассыпаются окраины, внутренние связи слабеют, — и в церковной жизни все расслоилось и требует объединения» (Деяния. Кн. 1.3, 1918, 140). Вполне естественным образом миссия Поместного Собора от обновления церковной жизни буквально с первых дней его работы стала склоняться в сторону спасения родины, «обуреваемой внутренними различными ветрами лжеучений, безверия, мятежа и нестроений» (Деяния. Кн. 1.2, 1918, 28). И чем дольше работал собор, тем более эта задача связывалась с фигурой патриарха.
Соборная дискуссия о восстановлении патриаршества стала набирать обороты по мере роста напряженности политических процессов: выступление генерала Л. Г. Корнилова, подготовка выборов в Учредительное собрание, открытие Предпарламента, большевистский переворот в Петрограде, противостояние между сторонниками Временного правительства и Советов в Москве. На соборных заседаниях обсуждался и вопрос о возможности/необходимости участия в выборах в Учредительное собрание и формах такого участия. Примечательна в этом отношении позиция, высказанная профессором Петроградской духовной академии Б. В. Титлиновым: «Нам предлагают вступить на тот опасный путь, на который уже вступали церковные организации. Говорят: „Это долг, обязанность наша“. Но другие, от лица которых я говорю, понимают, что наш долг и обязанность — воздерживаться от политических выступлений… Религиозность — принцип, необходимый для выборов в Собор, но не в Учредительное собрание… В Уставе Собора сказано, что Собор призван устроить дела Церкви, а не русского государства… Понятие „верующий“ не имеет никакого политического содержания» (Деяния. Кн. 2, 1918, 77–78). Сформулированная Б. В. Титлиновым позиция стала в какой-то мере моделью поведения епископата в условиях антирелигиозной политики, продиктованной, по словам члена собора, преподавателя Урюпинского реального училища Ф. Г. Кашменского, «горячей любовью к Церкви и сердечною заботою о сохранении за служителями ее высокого авторитета в глазах народа» (Деяния. Кн. 2, 1918, 79).
Процесс восстановления патриаршества фактически был начат докладом епископа Астраханского Митрофана, который возглавлял Отдел высшего церковного управления и 11 октября 1917 г. представил членам собора результаты работы отдела. Буквально в первых словах еп. Митрофан отметил историчность патриаршества и его укорененность в жизни русского православного общества. Но в Русской Православной Церкви патриаршество просуществовало сравнительно недолго. Патриаршество было, но система патриаршего управления не сложилась. Под влиянием внутренних смут и стремления власти втянуть патриаршество в общественные и государственные дела развитие этого церковного института тормозилось. Введенное Петром I синодальное управление Церковью и отсутствие патриарха, по мнению еп. Митрофана, вполне справедливо и обоснованно вызвало упреки в безглавии, акефалии Русской Церкви, не выполняющей основного канона о первом епископе. Мысль о патриархе была «золотой мечтой», сиявшей тем ярче, чем тяжелее были условия, в которых оказывались государство и общество. Разруха государственной жизни актуализировала постановку вопроса о патриаршестве: «Если бы во главе Церкви была живая личность, был бы подвиг и дерзновение». В отличие от «бездушных» воззваний Св. Синода, патриаршие послания могли быть более вдохновенными, глубокими и действенными. Духовная коллегия не отвечает запросам общества и не сможет его спасти: «Народ желает видеть во главе жизни церковной живую личность, которая собрала бы живые народные силы. И голос такой личности, несомненно, найдет живой отклик в сердце народном. А как нам нужен этот голос, этот призыв к покаянию, исправлению, обновлению!» Роль патриарха еп. Митрофан обозначил как роль духовного лидера, который «вдохновлял бы сердце русского народа, призывал бы к исправлению жизни и к подвигу и сам первый бы шел впереди. Без вождя нигде не бывает, и в церковной жизни также» (Деяния. Кн. 2, 1918, 225–229). В выступлении преосвящ. Митрофана патриарх рисовался богатырем, призванным стать гарантом сохранения церковного единства и преодоления развала страны, «духовным цементом» для укрепления мощи Церкви. Такое восприятие патриарха, излишнее, как отмечалось, преувеличение его значения и вытекающая отсюда абсолютизация патриаршей власти вызвали жаркие споры на целом ряде заседаний собора. Высказывалось сомнение и в возможности найти в Церкви личность, которая удовлетворяла бы столь высоким, сверхчеловеческим требованиям, к ней предъявляемым.
В особом мнении, высказанном представителями ученого сообщества[2], подчеркивалась неправильность действий собора в вопросе патриаршества. В качестве аргументов противники патриаршества ссылались на отсутствие определенности в отношении прав и обязанностей патриарха, организации и логики деятельности будущих соборов, а также несовместимости и противоречия между принципами соборности и единоначалия. В том же духе, хоть и являясь сторонником восстановления патриаршества, высказался в своей речи граф Д. А. Олсуфьев. Он подчеркнул, что главный вопрос текущего момента — вопрос соборности: «Существеннейшие вопросы в деле реформы церковной — это утверждение соборности и восстановление Соборов. Когда эти основные вопросы будут выяснены, тогда уже следует поставить и вопрос о возглавлении Собора митрополитом или патриархом… Была велика Русская Церковь при патриархах, была и без них. Это фасад, а не основание церковного здания» (Деяния. Кн. 2, 1918, 240).
В ответ на высказанные в ходе продолжительных и довольно бурных дискуссий сомнения глава отдела преосвящ. Митрофан твердо настаивал на необоснованности опасений, что патриарх сможет возвыситься над Церковью, поскольку он будет только первым среди епископов, а высшая церковная власть так и останется у Поместного Собора: «Нам нужен Патриарх как церковно-молитвенный предстоятель Русской Церкви, представитель подвига и дерзновения, как стоятель за Русскую церковь. Все остальное — подытожил еп. Митрофан, — не имеет значения» (Деяния. Кн. 2, 1918, 234). В контексте понимания произошедших в стране событий сложно не признать правоту еп. Митрофана. Ту же точку зрения разделял и архиепископ Кишиневский Анастасий, высказавший суждение, что и при детальной разработанности общих положений, касающихся собора, возвращение к вопросу о патриаршестве совершенно неизбежно. Однако разработка положения о правах и обязанностях патриарха ставилась в зависимость от требований жизни, государственности, состояния ее и государственно-церковных отношений. «Патриаршество не форма церковного управления, а живая организационная сила, средоточие нравственного единения. Что касается Соборности, которая является основою церковной жизни, то она преподносится нам не в смысле отвлеченного канонического начала, а в виде живого факта, осуществившегося в самом созыве Собора. Сама идея патриаршества вышла из Собора, родилась сама собой и прошла естественный путь становления и развития». В условиях, когда разрывается, рушится союз между Церковью и государством, «Церковь становится воинствующей и должна защищаться не только от врагов, но и от ��жебратий. А ес��и нет, то для Церкви нужен и вождь» (Деяния. Кн. 2, 1918, 257–258).
Рассуждения о патриархе как о вожде, способном злоупотребить властью или не суметь воспользоваться ею, звучали в ходе соборных дискуссий неоднократно. Высказывались и мнения о попятном развитии Церкви, которая из ХХ в. шагнет в век XVII, о невозможности преодолеть путем утверждения единоначалия отсталость российского общества от западноевропейского, о разрушении и гибели Церкви. Протоиерей Н. П. Добронравов, законоучитель московского Александровского военного училища, входивший и в состав Предсоборного совета, высказал опасения, что патриаршество из «золотой мечты» превратится в серенькую действительность. Основанием для такого опасения прот. Н. П. Добронравов считал предложенную отделом формулу: «Что вы этим проектом дадите патриарху? Ничего! Это какой-то пигмей, а вы требуете, чтобы он был великаном. Вы даете ему силу лилипута, а требуете от него богатырских подвигов… Что-нибудь одно из двух: или говорите прямо, что вы хотите дать патриарху всю полноту власти. Но тогда мы вам на это скажем: укажите такого человека, которого бы эта власть не раздавила. Мышонок львом не станет, и нельзя его украшать львиною гривою» (Деяния. Кн. 3, 1918, 352).
Сомнения в том, что в Русской Церкви есть личность, наделенная необходимыми качествами, высказывал и профессор Петроградской духовной академии Б. В. Титлинов: «Нужно, чтобы была такая личность, которая имеет нравственное обаяние. Такой личности на нашем горизонте не видно. В наше время важна психология не индивидуальная, а общественная. А для общественной психологии идея патриаршества не говорит ровно ничего» (Деяния. Кн. 2, 1918, 358). Время и историческая действительность скорее опровергли, чем подтвердили его мнение.
Противники патриаршества переходили в стан его сторонников, выдвигая в его пользу все новые и новые аргументы, например такие: «Надо разруху народную уничтожить. Для этого народу надо полюбить кого-либо и идти за ним»; «Патриарх вековое сокровище, каким живет русская душа»; «Злая власть, деспотическая власть, нехороша, но бесспорно и то, что отсутствие власти и ее влияния тоже нежелательно… Никакую войну нельзя вести без вождя. А ведь для церкви наступает именно такое время, когда ей придется вести войну» (Деяния. Кн. 2, 1918, 270, 282, 295). Нарастание напряженности в обществе, противостояние и кровопролитие в Москве в октябре-ноябре 1917 г., конечно, наводило на мысли о войне. При этом епископы, вовлеченные в переговоры с представителями советской власти об обстрелах кремлевских храмов и расстрелах юнкеров, готовы были на самопожертвование ради достижения мира. Но вызывает некоторое недоумение то обстоятельство, что в ходе дискуссии о патриархе не говорилось о роли епископов как вождей, пусть и местного масштаба, особенно в контексте решения, что избран предстоятель должен был быть именно из епископата[3]. Вероятным ответом на это логическое затруднение может служить тот факт, что образ епископа синодального периода был в значительной степени дискредитирован. Епископы часто были перемещаемы с одной кафедры на другую, вследствие чего не имели возможности установить достаточно прочные и доверительные отношения с населением епархии, к тому же некоторые епископы из-за модели поведения, отрыва от собственно монашеской жизни и связей с Г. Е. Распутиным воспринимались не иначе как «сатрапы в рясах». Своеобразная «революция в Церкви» выразилась в смещении епархиальными съездами духовенства и мирян самых одиозных епископов с их кафедр и избрании на вакантные кафедры, пусть и с нарушением церковных правил, более отвечавших запросам церковного общества кандидатов. Моральный облик избранных архиереев вызывал значительно большее доверие у паствы, и все это позволяло надеяться на уврачевание многих проблем церковной жизни, обусловленных отрывом архипастырей от паствы.
Священник Уфимского кафедрального собора В. И. Востоков в своей эмоциональной речи попытался сгладить все-таки сохранявшееся недоверие к епископату. Он практически обращал к Поместному Собору требование дать церковного отца, который бы принял на себя страдания «за горе Руси, умолял бы не губить ее, печаловался бы за народ, вразумлял его, а для темных сил, которые уводят народ от Христа и Церкви, хотя бы они сидели на правительственных местах, был грозным обличителем… У нас есть епископы, которые являются руководителями своих епархий. Но ни один самый боголюбивый епископ не в силах высказать печаль, сказать слово за всю и на всю Русь». Священник уповал на опыт членов собора, который и станет основанием для избрания «требуемого» патриарха — «человека не слова, а дела и исповедничества» (Деяния. Кн. 2, 1918, 305–306). Профессор МГУ, доктор государственного права князь Е. Н. Трубецкой настаивал, что в сложные моменты Церкви требуется власть, способная к принятию быстрых решений, и власть эта единоличная, а не коллегиальная. Патриарх, по мнению Е. Н. Трубецкого, должен был стать центром, своеобразным средоточием церковной соборной жизни: «В минуты угрожающей Церкви опасности он может собрать церковный собор. Он тотчас разошлет во все концы телеграммы, и в ту же минуту, по знаку патриарха, везде будут совершать богослужения, всюду соберутся маленькие соборы, будут совершаться крестные ходы и отовсюду раздастся голос, который будет требовать от правительства одного и того же. Правительство зависит от выборов, а выборы делает народ». Этот аргумент князь Трубецкой назвал доводом целесообразности на чаше весов в пользу восстановления патриаршества. Привел он и доводы религиозные: патриарх как носитель власти служит живым примером, центром соборного единения, собирателем рассеянного стада, силой, которая поддержит в умах людей идею национального и религиозного единства. Опасения, что патриарх нарушит принцип соборности, Е. Н. Трубецкой считал напрасными: «Патриарх при новых государственных условиях не будет располагать внешней государственной силою: он — центр православного духовенства и народа, вся его сила в соборности» (Деяния. Кн. 2, 1918, 308–309). Аналогичное суждение высказал и профессор Пермского университета Н. Н. Фиолетов, подчеркнувший, что, в отличие от Западной Церкви, для Церкви Православной характерно понятие о власти не как о господстве, а как о служении. С этой точки зрения устраняется кажущееся логическое противоречие между апостольскими правилами, утверждающими независимость епископата в делах епархии, и общецерковными делами, в которых единоличное начало сочетается с соборностью. И дела патриарха — дела организации Церкви, почина и попечения.
На заседании 28 октября 1917 г. было озвучено предложение прекратить прения и приступить к голосованию. С предложением, подписанным более чем 60 членами Поместного Собора, выступил прот. П. Н. Лахостский. Он высказал опасение, что дискуссия угрожает затянуться и собор утонет в море слов в тот самый момент, когда счет идет уже не на дни, а на часы и минуты. Соборные заседания по воле власти могут прекратиться любой момент, Церковь окажется беспомощной и не сможет реагировать на происходящие изменения.
Право выступить с заключительным словом было предоставлено главе Отдела высшего церковного управления. Опровергая циркулировавшие слухи о том, что якобы многие архиереи добиваются «чести патриаршества», еп. Митрофан сказал: «Быть Патриархом — значит идти на крестный подвиг. На это не все согласны» (Деяния. Кн. 3, 1918, 8). Епископ Митрофан попытался подвести итоги многодневной дискуссии и обобщить все «за» и «против» восстановления патриаршества. Аргументы «за» оказались более весомы. 30 октября 79 членов собора обратились с заявлением о необходимости немедленно приступить к избранию патриарха. На следующий день были определены три кандидата на патриаршество: архиепископы Харьковский Антоний (Храповицкий), Новгородский Арсений (Стадницкий) и митрополит Московский Тихон (Беллавин). 5 ноября 1917 г. митр. Тихон был избран Патриархом Московским и всея России.
В начале 1918 г. собор возобновил работу в еще более тяжелых, чем прежде, условиях. На первом же заседании было принято решение о проведении заседаний при наличии любого числа участников, поскольку ожидание необходимого кворума и промедление в принятии основополагающих решений могло хронологически совпасть с невозможностью продолжения работы Поместного Собора. Профессор Н. М. Громогласов в рамках обсуждения Патриаршего послания от 19 января (1 февраля) 1918 г. высказал мнение, что патр. Тихон выступил с посланием до начала заседаний второй сессии собора не потому, что стремился противопоставить себя собору и отмежеваться от всецерковного представительства, а потому что готовился принять лично на себя последствия этого шага.
Поместный Собор восстановил патриаршество. Патриарх возглавлял церковное управление — Священный Синод и Высший церковный совет (ВЦС), являлся первым среди равных ему епископов и был подотчетен собору. Принятое 8 декабря 1917 г. соборное определение устанавливало круг прав и обязанностей патриарха. Священный Синод должен был состоять только из иерархов, ВЦС — из иерархов, клириков и мирян. Значение епископата сохранялось, поскольку именно Св. Синод ведал делами «иерархическо-пастырского характера», касающимися внутрицерковной жизни в вероучительной и богослужебной областях, делами церковного управления и церковной дисциплины. В ведение ВЦС переходили административно-хозяйственные, контрольно-ревизионные и школьно-просветительские дела. Принятые Поместным Собором определения не могли быть реализованы в условиях проводимой властью антирелигиозной политики. Так, из прописанных в определении «О правах и обязанностях Святейшего Патриарха Московского и всея России» шестнадцати положений п. 2 патр. Тихон в большей или меньшей степени мог осуществлять только «попечение о внутреннем и внешнем благосостоянии Российской Церкви… долг печалования пред государственною властью», обращение с «учительными посланиями и пастырскими воззваниями» и «попечение о своевременном замещении епархиальных архиерейских кафедр» (Собрание, 1918, 4–6). Возможности церковного управления были затруднены отсутствием у Церкви прав юридического лица, собственности, духовных школ и типографий, возможностей взаимодействия с автокефальными Церквами, ликвидацией монастырей, ограничениями свободы иерархов и священнослужителей. Тем более совместное присутствие Св. Синода и ВЦС не могло осуществить действия по «защите прав и привилегий» Русской Православной Церкви.
Проект организации епархиального управления включал в себя положения о епархии, ее устройстве и учреждениях, о епископе, епархиальных совете и правлении. Обсуждение проекта, выработанного отделом собора, велось спешно, в условиях, когда подготовка печатных материалов для рассмотрения соборянами была затруднительна, а большинство записавшихся докладчиков отсутствовали на заседании.
Предстоятелем местной Церкви оставался епархиальный архиерей, но теперь управлять епархией он должен был не единолично, а при соборном содействии клира и мирян (Собрание, 1918, 17). Полнота иерархической власти епископа была абсолютной в делах вероучения, священнодействия и пастырского душепопечения. Принцип соборности как основа церковной жизни пронизывал ее сверху донизу. Так, по освобождении епархиальной кафедры кандидатуры на ее замещение определялись и Синодом, и епархией, а в выборах епархиального архиерея предполагалось участие и архиереев, и клириков, и мирян. По словам выступавшего с проектом на соборном заседании 25 января 1918 г. епископа Челябинского Серафима (Александрова), такой порядок позволял учесть и согласовать интересы трех сторон: епархии, епископата и высшей церковной власти. Епископ Минский Георгий (Ярошевский) внес уточнение, что согласно правилам Вселенских Соборов участие епископов в выборах имеет первостепенное значение, в то время как искание и просьбы, исходящие от народа, — вторичны. Доказывая желательность выборов епископа, профессор Петроградского университета прот. А. В. Смирнов подчеркнул, что спасение Церкви зависит от верующего общества, которое, даже зная недостатки кандидата, все-таки сможет сплотиться вокруг него (Деяния. Кн. 6, 1918, 68). В отношении кандидатов устанавливался возрастной ценз в 35 лет и требования соответствия «высокому званию» по уровню образования, богословским знаниям и нравственным качествам.
При архиерее должны были действовать органы епархиального управления — епархиальное собрание и епархиальный совет (в их состав входили представители из клира и мирян). Однако абсолютной властью они не обладали, а их решения могли быть претворены в жизнь только при согласии главы епархии.
Епископы и «первый среди равных ему епископов» — патриарх — сыграли значительную роль и принесли огромную жертву ради существования Церкви, поскольку антирелигиозная политика в значительной мере была направлена на борьбу с православием и Русской Церковью. Невозможно отрицать, что нерешительность и колебания, до созыва собора имевшие место в Св. Синоде, а также проявившиеся в деятельности самого собора, отошли на второй план с момента, когда Церковь вновь обрела духовного лидера, нравственного вождя в лице патр. Тихона (Беллавина). Преемственность патриаршей власти через определение кандидатов на местоблюстительство патриаршего престола, построение структуры органов церковного управления, определение круга прав и обязанностей епархиального архиерея в делах утверждения и распространения православной веры, духовного образования, управления и руководства деятельностью духовенства, организация прихода — все это создало возможности для осуществления церковной жизни в условиях, когда жизнь эта была невозможна в принципе. И личностный фактор стал определяющим. Масштаб личности епископа, его человеческие качества и вызываемая ими народная любовь имели огромное значение в периоды агрессивной антирелигиозной политики и гонений на Церковь. Невозможно игнорировать и следующее примечательное обстоятельство. На излете синодального периода епископы ввиду частых своих перемещений с кафедры на кафедру не имели прочных связей с духовенством и верующими управляемых епархий, воспринимались общественным сознанием скорее как чужаки и олицетворение господства высшей церковной власти, не пользовались ни особой любовью, ни уважением. Член собора от Тверской епархии В. Г. Рубцов отмечал, что назначение епископов имело множественные дефекты и уродливости, епископы не знали своей паствы, а паства — пастыря. И те же епископы в послереволюционный период вдруг стали объектами забот, поддержки и защиты верующих. Революция 1917 г. свергла епископат с вершины церковной пирамиды, растворила в православном обществе и уравняла — не саном и статусом, но лишениями и испытаниями — с простыми верующими. И вот уже не ожидавшие и не требовавшие к себе особого отношения и преклонения епископы совершенно естественным образом оказались исполненными духовной силы и достойными уважения.
Отдельные факты биографий в связи с анализом текстов воззваний и посланий, личных писем, воспоминаний, материалов следственных дел церковных иерархов — патр. Тихона (Белавина), патр. Сергия (Страгородского), митр. Арсения (Стадницкого), еп. Афанасия (Сахарова), еп. Луки (Войно-Ясенецкого) и других — дают убедительные доказательства того, что епископское служение понималось не как источник власти и личного благополучия, а как средство охранения церковных законов, обеспечения единства Церкви и реализации ее высокой миссии. Для большинства преосвященных владык епископская хиротония была отнюдь не случайна и глубоко прочувствована. Епископское служение в условиях советского государства стало угрозой для сохранения свободы и несло опасность для жизни, но и эти обстоятельства не мешали епископам принимать на себя дополнительные обязанности по управлению епархией и всею Церковью.
1. Деяния. Кн. 1.1 (1918) — Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. М., 1918. Кн. 1. Вып. 1.
2. Деяния. Кн. 1.2 (1918) — Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. М., 1918. Кн. 1. Вып. 2.
3. Деяния. Кн. 1.3 (1918) — Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. М., 1918. Кн. 1. Вып. 3.
4. Деяния. Кн. 2 (1918) — Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. М., 1918. Кн. 2. Вып. 1. Русская Церковь в нач��ле советской эпохи 301
5. Деяния. Кн. 3 (1918) — Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. М., 1918. Кн. 3.
6. Деяния. Кн. 4 (1918) — Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. М., 1918. Кн. 4.
7. Деяния. Кн. 6 (1918) — Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви. М., 1918. Кн. 6.
8. Собрание (1918) — Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. М., 1918. Вып. 1.
9. Бабкин (2021) — Бабкин М. А. Священство и Царство (Россия, начало XX в. — 1918 г.). Исследования и материалы. М.: Индрик, 2021.
10. Кашеваров (2019) — Кашеваров А. Н. Поместный собор 1917–1918 гг. и отношение Православной церкви к Советской власти и ее религиозной политике // Российская история. 2019. № 1. С. 179–190.
11. Кривошеева (2012) — Кривошеева Н. А. Реакция Поместного Собора 1917–1918 гг. на происходящие в стране события // Ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. 2012. № 22–1. С. 87–99.
12. Фирсов (2002) — Фирсов С. С. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890‑х — 1918 гг.). М.: Духовная библиотека, 2002.
13. Шкаровский (2010) — Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь в ХХ веке. М.: Лепта книги, 2010.
14. Шкаровский (2017) — Шкаровский М. В. Всероссийский Поместный Cобор 1917–1918 гг.: его значение в жизни Церкви в советский период // Христианское чтение. 2017. № 6. С. 228–241.