09.09.2019 | 

ГОЛЕНКОВО-ПОГОСТ И ЕГО ОБИТАТЕЛИ

В гости на погост

Село Голенково-Погост в двадцати километрах от Селижарово сегодня и есть самый настоящий погост. Храм, кладбище и дом священника-настоятеля Сергия Чивикова, деревянный, большой, уютный. К нему приезжают погостить дети, внуки, друзья, коллеги-художники.

А еще был благодетель. Родился он в Саратове, мама его жила в Бураково, соседней с Голенково деревне, а бабушка похоронена тут, в Голенково. В детстве он часто приезжал на каникулы к маме, на велосипеде – до Голенково, купался, рыбу ловил. И вот по старой памяти приехал навестить бабушкину могилку и видит храм, крыша худая, все обшарпанное. Пошел к настоятелю.

– Давайте, батюшка, будем восстанавливать.

– Да много, – ответил батюшка, – таких было. Как смету начнем составлять, все разбегаются куда-то.

Этот остался. Четыре года упорной работы – и храм под ключ.

Болото и фаянс

Храм Николая Чудотворца в Голенково существовал здесь еще в XVI веке, до прихода Литвы. Долго стояла деревянная кладбищенская церковь, а в XIX веке ее разобрали, и местный помещик А.П. Ветлиц выстроил каменную. Лесопромышленник, из древнего рода смоленских казаков, он не пожалел для храма дорогого украшения – два фаянсовых иконостаса, выполненные конаковскими мастерами, нарядно и изящно занимают собой два боковых придела.

А потомки Ветлица украсили память о нем. Прах помещика и его жены покоится в часовне-усыпальнице рядом с храмом, облицованной красным и редким черным гранитом.

Говорят ли нам сегодня что-то эти имена на надгробиях? Ничего, кроме того, что мы видим перед собой плоды их веры, живой, к которой можно прикоснуться.

– Удивительный у нас народ: за храмом тупик, на колокольню поднимешься – вокруг леса и болота. Как в таких глухих местах – дорог же не было – люди создавали такую красоту? – до сих пор поражается отец Сергий. – В те века прихожан было две тысячи человек. Да и когда я приехал сюда в 92-м, места эти еще были живые, но на моих глазах пять деревень просто вымерло.

До революции в каждом селе тут стоял храм. Этот единственный в Селижаровском районе, который не закрывался в советские годы и уцелел: то ли болото остановило, то ли иконостас в фаянсе пожалели.

В войну хотели-то разобрать иконостас под предлогом музеефикации, так всё бы только перебили, переломали! Рассказывают, что местные оповестили друг друга, сбежались, выстроились в ряд:

– Не дадим храм!

И отстояли.

Иконы на металле

Идешь по храму как по музею, кажется, везде должны быть таблички «руками не трогать» или «осторожно, фаянс». Смотришь на эти блестящие розово-голубые иконостасы и думаешь: просто красиво или есть в этом какой-то особый смысл? Все же более привычен глазу резной деревянный иконостас без завитушек и блеска, построже, посерьезнее. Вот как эта икона святителя в главном приделе, явно выбивающаяся из всего ряда черным ликом в золоте – взглянул и молишься, не разглядывая.

– Икона эта, скорее всего, сохранилась еще из деревянного храма, ну а это, – отец Сергий указал на сверкающую эмаль и иконы в иконостасе, написанные на металле, – конечно, позднее изобретение, очевидно, европейское заимствование, воплощенное мастерами из Конаково. Ведь позади были барокко, рококо, ампир…

Священник сложил руки за спиной, задумался.

– В сознании русского человека заложена особая культурная и духовная традиция. Ильин писал, зачем нам, русским людям, брать европейское, отказываясь от своего, менять свой национальный код, ведь Бог дал нам эту страну, наполнил ее талантливейшими людьми. Русская душа должна воспевать русскую культуру. В ней только мы и можем жить.

Наш земляк игумен Никон (Воробьев) говорил, как хорошо, что у нас железный занавес, границы и невозможность свободно перемещаться, ведь русский человек падок на эти европейские соблазны. Забыл человек о своей русскости и своем предназначении.


Иконопись – зеркало души

Два года отец Сергий вместе с иконописцами своей мастерской расписывал центральный Никольский придел.

– Бывают моменты особого вдохновения, пишешь на одном дыхании, но такое редко. Нужно иметь особое состояние человека-иконописца: все время молиться, жить правильной жизнью.

Сейчас хотят наполнить наши храмы академическим письмом, но пишут в основном люди неверующие или около церковные, да, они имеют хорошее художественное образование, но это не годится, чтобы быть иконописцем. Ты можешь быть замечательным художником, но не напишешь хорошую икону.

Таня Петрова из нашей мастерской закончила Репинскую академию, она отличный портретист, специалист по станковой академической живописи, но начав работать в храме, столкнулась с трудностями: здесь иной мир, другой язык. Как, например, и русский язык понятен всем, а понять богослужебный церковнославянский – для этого нужны усилия, труд и желание.

Кто-то не знающий ничего о русской иконе, посмотрев на нее, скажет: примитивизм, в сравнении с католической живописью. В средние века католики утратили каноническую икону, заменили ее чувственной светской живописью на религиозные сюжеты и назвали эту эпоху Ренессансом, или Возрождением. Язык же нашей древней иконописи был другим, это был язык апостола Луки, древней Византии, Андрея Рублева и т.д. А потом Русь наполнилась образами европейского фряжского письма. Если ранее в иконостасе главной была икона, образ, то со временем она стала заменяться декором. На что должен смотреть верующий человек? Не на мишуру, а на то, что побуждает его молиться.

Если человек не живет таинствами церкви, душа его наполнена совсем другим, и этим другим икону не создашь. Что дает православная вера? Зрение, видение самого себя, что мы больные, испорченные. Когда человек встанет на путь жизни по Евангелию, то осознает свою немощь и то, что во всех его делах необходима помощь Божия.

Как мы становились христианами

Отец Сергий, кстати, иконописных школ не кончал.

– В 80-е учиться иконописи было не то что негде и не у кого-либо психиатрическая больница, либо два года за тунеядство.

Александр Огородников – первый верующий интеллектуал, с которым мы познакомились в то время. Он знал священников, встречался с хиппи, читал им Евангелие, рассказывал о церкви, церковной жизни, необходимости верить во Христа. Молодежь за ним потянулась, организовался молодежно-философский семинар, он даже хотел запустить самиздат на дому, печатать литературу религиозного содержания, листки Евангелия и т.п. Его привлекли по статье за тунеядство, дали два года, потом по статье 58 за антисоветскую пропаганду ему дали семь лет тюрьмы и пять лет ссылки. Нас объявили сектантами, в худучилище пришла служба КГБ, стали допрашивать на предмет знакомства с Огородниковым. Нас, молодых, не тронули, но запугивали сильно, и нас, и наших родителей. Жене Наташе дали доучиться, а я взял академический и ушел.

За той литературой, которая сегодня в свободной продаже, я в те годы ездил в Москву, брал на квартирах, где ее печатали на машинках, издавали репринтом. Зарплата у меня была сто шестьдесят – сто восемьдесят рублей, половину из них я тратил на книги. Вез в электричке на свой страх и риск, могли остановить и проверить в любой момент.

В конце 80-х пошло послабление, началась перестройка. Ходили в «Белую Троицу», молодых там не было совсем, был звонарь Андрей и регент Геннадий Лапаев. Мы с ним подружились, у него было много интересных книг, благодаря ему я познакомился с Игнатием Брянчаниновым и был поражен, что скрывают от наших людей, какое богатство, несравнимое с тем, что давала школа с ее марксизмом-ленинизмом и коммунистическими теориями.

Картины матушки Натальи

Они познакомились в художественном училище: она художник-театрал, он художник-оформитель.

Отец Наташи был корреспондентом ТАСС, и в детстве она несколько лет жила в Париже, папа водил ее во французские музеи, показывал шедевры мировой культуры. Он очень хотел, чтобы дочь стала художницей.

Вернувшись в Россию, Наталья поступила в тверское училище Венецианова, где учился и ее будущий муж. Сегодня она жена священника-иконописца, мать десятерых детей, двое из которых приемные, а экспозиции художника Натальи Пономаревой выставляются в Москве, Санкт-Петербурге.

– С юности я писала свои работы для себя. Потом, двадцать пять лет назад, мы переехали в деревню, где воспитывали детей, вели хозяйство. Заниматься искусством приходилось урывками. Теперь дети выросли, и появилась возможность заняться любимым делом серьезнее. Живя в деревне, я не могла и мечтать, что мои работы могут кого-то заинтересовать.

С появлением соцсетей я стала выкладывать свои работы в фейсбук и очень удивилась, что они нашли отклик, даже в Израиле. Мне стали предлагать выставляться. Только я и пальцем не пошевелила – люди просто приезжали и увозили работы, а про свои выставки я читала в интернете. Появились покупатели.

Картины Натальи Пономаревой иногда относят к категории «артнаив». Но они далеко не наивны. Посвященные главным образом всему тому, что окружает художницу и ее дом, эти пейзажи лишены сложных композиций – деревья, домики, речка, дорога, ведущая к храму, – но они глубоки и искренни, говорят о любви между миром и человеком, местом и его обитателем, и отношения эти каждый день разные.

Погост Голенково зимой, весной, летом, осенью. Неизбывный главный картинный герой, Михаил Петрович, вечно бредет куда-то по лесам, полям, думает, созерцает, молится, радуется.

***

– Если работа приносит радость, это не работа, – матушка Наталья пододвигает к себе большой белый фарфоровый чайник и наши чашки. – Ну скажи Ван Гогу, что он работал!

На столе только что собранная земляника, незаканчивающийся чай с котовником и смородиной. Деревянная веранда, каменная печь, разговор о русском искусстве.

Русский простор, русская деревня, кто-то в Израиле узнал свои корни в местном пейзаже. Родина, она, наверное, у всех одна.

Подобно селу Голенково-Погост.

http://vprav.ru/

Этот сайт использует файлы cookies и сервисы сбора технических данных посетителей (данные об IP-адресе, местоположении и др.) для обеспечения работоспособности и улучшения качества обслуживания. Продолжая использовать наш сайт, вы автоматически соглашаетесь с использованием данных технологий.